Белый олень - [12]

– У тебя нет причин бояться.

3. Недавно разбитое сердце

В королевском дворце не оказалось святилища. Негде было оплакать мертвых. Вероятно, потому, что гоблинов не слишком-то заботили умершие. Но если бы святилище было, мне следовало бы проводить там коленопреклоненной дни и ночи, вымаливая прощение у людей моей деревни, у моих родных, которых вырезали, как скот, пока я спасала свою шкуру. А еще у моего отца за то, что я забыла его наставления, забыла, что обитатели Пермафроста – наши враги. Вместо этого я брела по темным коридорам и вырезанным из камня залам, не имея ни малейшего представления, куда направляюсь.

Слезы жгли глаза, но я не могла сейчас разрыдаться. Просто не могла. Последний раз, когда я плакала и жалела себя, был больше десяти лет тому назад, и я не позволю боли снова взять верх надо мной. Я не могу сейчас позволить себе слабину. Я могу быть сильной ради погибших родных.

В руках я вертела изогнутый железный гвоздь. Пока он не обжигает мне ладони, я точно знаю, что остаюсь человеком. Волна облегчения пронеслась по моему напряженному телу, согревая, будто солнечными лучами. Но если Сорен настоит на своем, то это продлится недолго. И моя радость быстро умирала. Мой хозяин был в чем-то прав: я привыкла к жизни гоблинов ради выживания, вопреки всем ожиданиям. Горевшая искра в моей душе сопротивлялась самой идее сдаться и умереть. Я хотела жить. Я должна была жить.

Но адаптироваться к жизни гоблинов не означало стать одним из них. Не могло означать. Я не являлась монстром. И не собиралась им становиться, ведь их холодным разумам чужды эмоции, за исключением удовольствия от убийства. Они олицетворяли все то, что отец научил меня ненавидеть, еще когда я была совсем маленькой.

Я торопливо шагала по темным коридорам дворца, отчаянно сжимая в кулаке гвоздь, и он впивался в кожу до крови. Но я приветствовала эту боль, так как хотела знать, что пока могу ее чувствовать.

Когда проход оборвался с одной стороны огромной пропастью и заостренные камни сделали дальнейшее продвижение опасным, я рухнула на колени и постаралась отдышаться, медленно наполняя легкие воздухом. Каждая клеточка моего тела была охвачена огнем, но это было не физическое ощущение. Мне хотелось закричать, чтобы заглушить голос в голове, закрыть уши руками, чтобы его не слышать. В груди стало так тесно, что, казалось, она сейчас взорвется. И хуже всего было то, что я верила: Сорен искренне желал мне добра и считал, что делает мне одолжение. Даже если я пока не могла оценить его дар. Насколько проще было бы его ненавидеть, если бы его намерения были злыми! Лидиан и Сорен очень разные. Если первый внушает абсолютный ужас и ярость, то второй заставляет чувствовать такую смесь эмоций, что я не в состоянии в ней разобраться.

Я глубоко вдохнула – и еще раз, и еще, заставляя тело расслабиться и успокоиться.

Затем я уставилась на гвоздь в ладони и начала вспоминать вещи, которые старалась похоронить глубоко в душе.

Маленькую рыбацкую деревушку, располагавшуюся так близко к лесу, что учиться пользоваться луком нас начинали тогда же, когда и обращаться с копьем и сетями. Маму, которая расчесывала мне волосы каждый вечер и заплетала их в аккуратные косы. Отца, который брал меня с собой в поездки по заснеженной чаще и учил различать следы животных и пение птиц, а также рассказывал о жизни, пока я сидела у него на коленях. Улыбки сестер, когда мы вместе играли, их объятия, как мы гонялись и швырялись друг в друга комьями земли. Так жарко горевший огонь, что я немедленно отогревалась.

Я крутила гвоздь между пальцами и вспоминала, вспоминала…

– Ты не такая, как остальные девочки, Яннеке, – сказал широкоплечий мужчина.

– Почему ты не зовешь меня Яннека? – По моим щекам текли слезы.

Борода собеседника была заплетена в косы и свисала до самой груди, компенсируя отсутствие волос на голове. Пока мужчина утирал мне слезы, я цеплялась за него так, как цепляются дети за передник матери.

– Яннека – женское имя, а Яннеке – мужское.

По моим щекам снова ручьем потекли слезы. «Яннека» мне нравилось гораздо больше, оно легче произносилось и казалось более напевным, чем «Яннеке», которое напоминало треск сучьев под ногами. Никакого сравнения, в общем.

– Я и хочу быть женщиной, а не мужчиной. Почему я не могу носить за воинами щиты? Это считается женским занятием, хоть щитоносцам и не разрешают драться. Я же вынуждена отказаться от своего пола лишь потому, что родилась последней в череде дочерей ярла, и матушке уже не удастся произвести на свет наследника, так что мне придется занять его место.

– Когда-нибудь ты меня поймешь, Яннеке. – Отец покачал головой. – Обещаю. До тех пор используй полученные знания, чтобы защитить тех, кого любишь. И никогда не забывай, кто ты такая.

Прости меня.

Я до крови прикусила губу. Я ничего не могла поделать с ситуацией. Придется поехать на эту Охоту. Нельзя ослушаться прямого приказа Сорена.

Прости, что разочаровала тебя, отец.

Шесть моих сестер были красавицами, пока их кожа не обуглилась, а их тела не стали практически неотличимыми среди других на пожарище. Мама бы спела мне колыбельную на языке своих предков и заверила бы, что я тоже красивая, несмотря на охотничье облачение и покрывающую меня грязь. Она бы сказала, что я унаследовала ее глаза, и улыбнулась. Все шесть старших сестер пошли в мать, их кожа была на несколько оттенков светлее моей, а волосы каштановые, а не рыжие, но лишь я могла похвастаться глазами цвета молодой листвы, как у нее. Единственной ошибкой матери было отправить меня нарубить дров посреди морозной ночи. Тогда я слышала ее голос в последний раз.