Белый лоцман - [6]

Неожиданно в ущелье скользнула, почти неслышно ударяя кривым хвостом, семиметровая акула. В ее холодном взгляде светилась лишь беспощадная, ненасытная прожорливость. Рыбы-бабочки тут же попрятались в зарослях. Кривые раки притаились в своих норках, угрожающе высунув наружу острые клешни. Только рыбы-лоцманы, пестрые как зебры, спокойно плыли перед страшной оскаленной мордой акулы, словно охотничьи собаки, да на брюхе ее висело, прицепившись к нему теменем, несколько рыб-прилипал.

Из глубокой черной пещеры корабельного трюма выбрался большой, толстый осьминог, перелез через поручни и стал спускаться к основанию рифа. А там в это время одна двухметровая тридакна, раскрыв волнистые, поросшие кораллами створки раковины, лениво купала в воде свое розовое тело. Множество пугливых беспанцирных рачков осторожно выползали из раковины и тут же спешили вернуться обратно. Увидев тридакну такой беззаботной, осьминог притаился, словно подстерегающая добычу кошка. Прижался к скале, вытянул щупальца, насторожился и вдруг, резко оттолкнувшись от скалы с помощью своего водяного насоса, бросился в атаку. Но рачки успели вовремя заметить его и мгновенно забрались в свое надежное убежище. Тридакна с треском, словно захлопнула тяжелую дверь, сомкнула створки раковины. Обманутый осьминог забрался на нее, обхватил своими щупальцами и попытался открыть. От ярости тело его становилось то зеленым, то фиолетовым, в глазах сверкали алчные огоньки. Промучившись так немало времени, разочарованный, и даже как бы пристыженный, осьминог убрался восвояси. Не впервые пытался он открыть ее, но все безуспешно. Стара была тридакна и не давалась ему, не напрасно прожила она на свете уже более трехсот лет.

Внезапно сверху, с серебристого водяного потолка, откуда струилось на дно сияние процеженных солнечных лучей, спустилась стайка кефалей, а вслед за ними, окутанный облаком серебристых пузырьков, вынырнул белый дельфин. Рыбы пролетели над кораблями и резко свернули влево, надеясь обмануть упорного преследователя, но, встретив зубчатый риф, вынуждены были снова свернуть в сторону и понеслись по подводной долине. Белый помчался следом. Вдруг дно круто, почти отвесно, стало спускаться вниз, затем совсем куда-то провалилось, словно растаяло. Яркое сияние мелей исчезло, раздавленное синим полумраком, таинственным и зловещим, сквозь который с трудом можно было различить мрачные контуры подводных хребтов, похожих на зубы ужасного чудовища. Мелькнули испуганные рыбы, которые наверху, вероятно, сияли чудеснейшими красками, а здесь, в глубине, казались уродливыми, мертвенно-синими. Мрак скрывал все краски за своей мутной завесой.

Белый почувствовал, что ему не хватает воздуха. Тогда он рванулся вперед, ловко схватил плывущую последней рыбу и, мигом проглотив ее, устремился наверх.

Становилось все светлей и светлей. Угрожающий мрак рассеивался, бледнел под небесно-синим блеском преломленных солнечных лучей. Медузы снова обрели свою окраску и казались кусочками радуги.

Дельфин подскочил, шумно набрал воздух и снова нырнул за следующей рыбой. Ведь он хотел жить — хотя и изгнанный своими, одинокий, без чьей-либо поддержки, без товарищей. Он хотел жить, потому что был силен, ловок, с чутким ухом и быстрыми плавниками! Кипящая жизненность билась в каждой клетке его здорового молодого тела. Сильный и одинокий!

Но как тяготило его это одиночество! Инстинкт стадного животного не давал ему покоя. В каком-то неосознанном стремлении он искал других дельфинов, чтобы порезвиться с ними, поиграть, погоняться вместе за рыбами. Но увы! С тех пор, как Оскаленный прогнал его, он не встречал больше родного стада, а другие дельфины, к которым он пытался пристать, встречали его враждебно. Ведь для них он был чужим. А чужакам среди них не было места. Каждый со своими!

Незаметно пассат затих. С юга черной стеной поплыли тучи. Теперь ветры загудели со всех сторон. Длинные плавные волны, которые в течение многих недель спокойно катились с юга, сейчас вдруг зашумели, заволновались. Океан потемнел, ощетинился.

Тюлени, почувствовав приближение бури, поползли по каменистым ступеням островного берега наверх, где их не могли достать волны. Своими неуклюжими складчатыми телами они напоминали гигантских гусениц. Альбатросы, чайки, буревестники с громкими криками спешили спрятаться в своих гнездах. Вдали проплыли, отфыркиваясь, китиха и ее детеныш, а следом за ними — целое стадо китов-финвалов. А вот пропыхтел слепой кашалот. Морские млекопитающие убегали от разбушевавшейся стихии, рыбы уходили в глубины.

Волны росли с неимоверной быстротой, высокие и низкие, острые и закругленные, беспорядочно перемешанные, а ветер срывал с их гребней белую пену.

И вот захлестал дождь. Но нет, это был не дождь и даже не ливень, а что-то непреодолимое, страшное — целые водопады, обрушивающиеся на бурлящие водяные массы. Казалось, закипел весь океан.

Белый несся вперед, перескакивая через тысячи клокочущих водоворотов, опьяненный яростью стихии, неукротимыми, колышущимися водяными массами, он нырял, оглушенный, в их кипящие гребни и проваливался куда-то вниз, в разверзающиеся хрустальные пропасти.