Белый индеец - [8]

— Я — священник, а не учитель, мэм. Я должен прежде всего служить Господу.

— Прекрасно, отец мой. Все должны служить Господу, и я тоже, как умею! На прошлой неделе здесь был старый Джон Бейли, а еще раньше Крукшанк. Два дня тому назад полковник Уилсон и его красавица жена заглянули, проходя мимо, и все они говорили то же самое. Они славные люди. Но все-таки не понимают, что очень невежливо давать советы тем, кто в этом не нуждается.

— Когда-нибудь и здесь будет достаточно людей, чтобы вы смогли зарабатывать деньги шитьем. Но до тех пор, миссис Элвин, вам придется трудиться на ферме.

— А я умею работать.

— Конечно, но работа слишком тяжелая. А у вас двое детей, и один из них болен…

— Я смогу прокормить и Дебору, и Уолтера!

— Но ваша жизнь стала бы намного легче…

— Мне не нужны удобства. — Ида Элвин встала и взглянула в глаза юному священнику. — Послушайте, преподобный отец Дженкинс. Мой муж, светлая ему память, и я расчистили эту землю своими руками, срубили деревья, выкорчевали кустарник. Это моя земля! Когда я умру, она достанется моей племяннице и сыну, а потом их детям. Никто и ничто не заставят меня покинуть форт Спрингфилд. Вы недавно в Америке, но поживете здесь и поймете, о чем я говорю. Эта земля — часть меня самой, я буду жить здесь и здесь умру. Это — мой дом.

Глава вторая

Сенеки жили в длинных домах[10] из обтесанных бревен, скрепленных корнями растений и обшитых толстой корой вяза. В одном доме селились родственники и члены одного клана. Но великий сахем Гонка, хотя и входил в клан Медведя, жил отдельно, как и полагалось великому сахему.

Дом его был построен так же, как и другие, но был гораздо меньших размеров — двадцать пять футов[11] в длину и девятнадцать в ширину. Над входом красовались лосиные рога, а еще выше — вырезанный и раскрашенный красной краской тотем клана Медведя[12].

В центре помещения, в выложенном камнями очаге, всегда горел огонь. Прямо над очагом в крыше было сделано отверстие, а над ним на четырех столбиках лежала плита, закрывая пламя от дождя и мокрого снега; весь дым уходил наружу, и в домике почти не было копоти.

Вдоль стены тянулся ряд деревянных сундуков. Одни были покрыты шкурами и мехом и использовались в качестве постелей, в других хранились одежда, оружие, инструменты и необходимые вещи, не поместившиеся на колышках, вбитых в противоположную стену.

Постель Ренно была вдвое меньше, чем те, на которых спали его родители. Он мог жить здесь только до семи лет, а потом должен был перебраться в дом для мальчиков.

Великий сахем и его семья не пользовались особыми привилегиями, и единственным предметом роскоши в доме был чугунный котелок из города белых.

Ина, жена Гонки, посмотрела на приемного сына. Мальчик спал под мягким одеялом из чудесной теплой материи, взятым в городе белых.

Ина посадила Ренно в люльку, предназначенную для того, чтобы переносить малыша по улице, и ребенок затих. Люлька была сделана из жесткой медвежьей шкуры, а внутри выстлана нежным, мягким мехом серебристого волка.

Мать вышла из дома. На улице стоял мороз. Щечки мальчика порозовели, в носу защипало, и он съежился, пытаясь укрыть личико. Но вскоре согрелся и выпрямился.

Двухлетний ребенок не может долго сидеть спокойно. Мальчик принялся ворочаться, крутиться и выглянул из люльки.

Вышитые одежды матери развевались, она торопливо шла по глубокому снегу, Вскоре к ним присоединилась еще одна молодая женщина с такой же люлькой за спиной, мать Ановары, подружки Ренно.

Женщины поздоровались и вышли за частокол, окружавший поселение сенеков. Ренно догадался, куда они направляются, и быстро юркнул обратно в теплый мех. Ему очень не нравилось место, куда они шли.

Мать начала петь. Низким мелодичным голосом она призывала маниту земли и воды даровать сыну силу и мужество. Ренно задрожал. Ина была хранительницей веры и умела говорить с духами.

Ренно знал, что маниту прячутся в верхушках деревьев, слушают и переговариваются между собой. «Будь сильным! Будь смелым!» — шелестели ветви.

Поющие женщины медленно вышли на замерзшую поверхность небольшого озера. Люльки Ренно и Ановары поставили на лед.

Во льду была сделана прорубь, но вода успела снова замерзнуть, так что Ине пришлось каменным топориком расчищать прорубь. Потом женщина вытащила сына и подняла высоко над головой. Малышу было холодно, но он не сопротивлялся. Личико его оставалось спокойным.

— Маниту, дайте Ренно силу! — крикнула Ина. — Женщина-небо, взгляни на моего ребенка и сделай его крепким!

Ренно скрестил руки на груди, словно был связан, и затаил дыхание.

Мать опустила его в ледяную воду.

Ренно едва не закричал. Он молча ждал, когда мать вытащит его из озера. Оказавшись на воздухе, он вдохнул полной грудью и снова замер, когда его второй раз окунули в прорубь.

Ановара была младше и слабее. Когда ее мать повторила тот же ритуал, малышка заплакала. Женщина ладонью зажала ей рот, дав только глотнуть воздуха. Все повторилось. Ановара утихла.

— Не плачь, дочь моя, — пропела ей мать. — Сенеки не плачут. Ты будешь сильной и храброй женщиной. Ты никогда не будешь плакать! Посмотри на Ренно. Он умеет молчать. Однажды Ренно станет великим воином.