Белые снега - [69]

— И еще говорят, есть у них летающие лодки и парящие в воздухе большие черные киты, — допытывался оленевод, — и птичий разговор, который пароходом привезли в Улак. Правда ли все это?

— Насчет летающих лодок и черных парящих китов ничего не могу сказать, — ответил Тэгрын. — Приедет Пэнкок из Ленинграда, расскажет. А вот птичий разговор действительно есть, и называется он — радио.

— А шаманы понимают этот разговор?

— Шаманы?! — усмехнулся Тэгрын. — Да не всякий тангитан его понимает. Я спрашивал милиционера, и тот птичьего радиоразговора не разумеет.

— Хорошо бы поглядеть на того человека, который знает этот разговор, — вздохнул Уакат. — Сам-то он как, на обыкновенного человека похож или больше на птицу?

Тэгрын вспомнил радиста, его широкое веснушчатое лицо и застенчивую улыбку.

— Да простой он человек. При нужде и чукча может научиться разговаривать птичьим голосом по радио.

— И еще хотел я спросить, верно ли, что Пэнкок поехал в Ленинград по железным полосам?

— Верно. Есть такое на тангитанской земле… Большая железная машина везет по железным полосам вагоны… ну вроде сцепленные между собой яранги, что ли… Быстро едет… Вот Пэнкок вернется, сам расскажет.

— Какомэй! Сколько из этого железа ножей можно наделать! — вздохнул Уакат. — С ножами у нас худо. Приходится самим делать. Из старой пилы. Ну, а Ленина он там увидит?

Тэгрын помолчал немного, потом промолвил:

— Ленин умер давно, не слыхал, что ли?

— Да слышал… но вот слух прошел, будто оживили его большевики и на огромном поле у кирпичной стены поставили…

— Эх ты! — улыбнулся Тэгрын. — Недаром Ленин говорил, что молодым людям учиться надо. Ленин умер, потому что он простой человек, как и мы с тобой. Только ум у него необыкновенный… И людей он любил… А большое поле называется Красной площадью. Раньше там царская крепость была, а теперь Советская власть обосновалась. Эта крепость и вправду обнесена красной кирпичной стеной. У этой стены строят специальное хранилище для тела Ленина — Мавзолей называется. Это как бы святилище советского народа будет.

— Вроде наших Холмов предков? — обрадовался своей догадке Уакат.

— Не Холм предков, а Мавзолей! — строго сказал Тэгрын и вынул наконец из дорожного мешка бумагу с переводом обращения Камчатского ревкома:

— Вот она — наша грамота!

Уакат бережно взял листок, предварительно обтерев руки оленьей шерстью.

— Какомэй! Заячьи следы на снегу… Нет, скорее птичьи. Большой ум нужен, чтобы научиться различать среди этой путаницы слова.

— Эту бумагу уже разумеют дети, — сказал Тэгрын. — Захочешь — и ты одолеешь ее за две луны.

— Да мне и за год не выучиться! — с сомнением покачал головой Уакат.

— А я тебе говорю — будешь стараться, за две луны научишься различать значки и писать слова, — твердо сказал Тэгрын. — Раньше и я думал: ни за что мне не одолеть грамоты. А теперь вот могу…

— Не знаю… У меня, однако, не получится, — вздохнул Уакат. — А потом, у вас в Улаке можно по вечерам в школу ходить, а здесь — куда пойдешь?

К наступлению сумерек оленье стадо пригнали ближе к ярангам и расположили на склоне горы с большим не тающим снежником.

Сорокин увидел, что олени не такие уж ручные животные, как ему представлялось раньше: они пугливо шарахались в сторону, если он делал резкие движения или пытался подойти вплотную. Со всех сторон слышалось похрюкивание и глухой топот. Земля слегка вздрагивала. Из тундры пришли женщины, нагруженные охапками зеленых ивовых ветвей. Пучками зелени украсили чоттагины, а часть их понесли к оленьему стаду, где уже собрались оленеводы, вооруженные чаатами[29] и острыми длинными ножами.

Сорокин и Тэгрын наблюдали издали. Вот Клей повернулся в сторону снежника. Похоже, что он шептал заклинания. В сгустившихся сумерках трудно было разглядеть как следует, а подходить близко неловко. Но вот из толпы женщина вынесла на руках убитого теленка и тут же на ивовых ветвях разделала тушу, ловко отделив мягкую, тонкую шкуру. В воздухе запахло кровью.

Забой оленей продолжался недолго, не более часа. И вот к яранге подошли Клей с Уакатом, усталые, но довольные работой.

— Нынче олени хорошо паслись, — сказал Клей. — Овод не донимал: мы держали стадо над морем, в горах — там постоянно дуют ветры.

Видимо предупрежденные Клеем, к яранге потянулись оленеводы. Всего в стойбище было восемь мужчин. Они уселись кружком вокруг столика и, вооружившись ножами, стали обгладывать оленьи кости.

Тэгрын произнес небольшую речь о положении дел на побережье и закончил ее словами:

— Мы пришли к вам за помощью: нам нужно, чтобы ваши дети поехали в Улак учиться грамоте. Вы знаете, Советская власть требует, чтобы закон о грамоте соблюдался везде.

Он сел, и хозяйка преподнесла ему большую сочную кость.

Долгое время все молчали, наконец заговорил пожилой пастух.

— Однако о пользе грамоты мы слышим только слова… А на деле выходит так: если кто одолевает эту премудрость, того по железным полосам отправляют подальше от родины, как это сделали с Пэнкоком.

— Это неправда! — не сдержался Сорокин. — Никто его насильно не отправлял! Пэнкок уехал, чтобы вернуться домой настоящим учителем.