Белые раджи - [26]

Омар Али теребил ноготь своего сверхкомплектного пальца. Его бедная голова шла кругом от тревог.

— Ты видишь, о султан, что англичанин занимается спекуляцией, считая ее законной, и препятствует береговому и речному каперству. Если оно исчезнет, кто же будет поставлять нам рабов, торговля которыми обеспечивает твои царские доходы? - Спросил Хаджи Семан.

— Ты видишь, о благородный отец, - вставил Хашим Джелал, - что впору уже пожалеть о заключенных с Джеймсом Бруком соглашениях.

— Просто не надо их придерживаться, ха-ха-ха!..

— Разумеется, султан, но ты же знаешь, что в твой дом часто заходят его союзники.

— Твоя слава, о благородный отец, мозолит злодеям глаза.

— Ха-ха-ха! Хорошо сказано - мозолит глаза!

— Злодеи непрестанно подстрекают к расправе над Праведником. Они не успокоятся до тех пор, пока не узурпируют его престол, не разрушат его жилище и не погубят его благородную жизнь...

— Ах... - Вздохнул идиот и принялся нервно грызть ногти.

— Злодей прячется в темноте, дабы нанести роковой удар, но солнце, рассеяв мрак, изобличит его заговор.

— Ах... заговор...

— О султан, ты не вправе отменить свое решение, только если в твоем дворце царит доверие, но это невозможно, пока дворец посещают твои завистники.

— Завистники, да-да-да-да... Кофе...

— Кофе, о благородный отец, пробуждает недоверие, а недоверие заставляет извлечь из ножен крис.

Бедруддин ужинал у Хассима, надевшего в тот вечер вышитый черными пальмами широкий плащ из золотистого сукна: на нем ярко выделялась каждая холодная и сияющая, как луна, жемчужина ожерелья. Бедруддин же был во фраке, сильно контрастировавшем с обстановкой.

— До нас доходят довольно тревожные слухи, но я склонен думать, что на сей раз речь идет лишь об одной из так часто плетущихся мелких интриг. Кроме того, разве у нас нет британской помощи? - сказал Хассим и выбросил в окно куриную косточку, которая с плеском упала в воду.

Два филиппинских раба с отрезанными языками разложили на циновке рулеты с дорадой в банановых листьях, черепашьи сатаи соус с кокосовым молоком и небольшую чашу самбала.

— Не знаю, что и думать, дорогой Хассим, но мы должны соблюдать осторожность, дабы не угодить в какую-нибудь ловушку.

— Не следует притягивать опасность, пытаясь изваять ее образ. Маловероятно, что Омар Али отважится на дворцовый переворот, если только он увидит английский флот.

— Ты же знаешь о состоянии султана, дорогой Хассим. Неужели ты думаешь, что он позволяет или запрещает что-либо по своей доброй воле? За него решают другие, и важно, чтобы мы их опередили.

— Но какое решение ты желаешь принять, Бедруддин, ведь мы не знаем точного характера угрозы - что если она иллюзорна?

Раб с отрезанным языком запустил домашней туфлей в промчавшуюся через всю комнату жирную крысу.

— Необдуманные действия способны разбудить силы, которые иначе пребывали бы в спячке, - продолжал Хассим. - Мудрость - враг всякой спешки.

— Быть может, нелишне усилить охрану?

— Быть может. Но торопиться некуда.

Воспользовавшись тем, что слуги убирали посуду, крыса вернулась и села на полу, отбрасывая в свете лампы огромную тень, резко обрезанную заключенным в окне квадратом ночного неба. Бедруддин тревожно, озадаченно вздохнул. Разумеется, нужно усилить охрану, но как можно быть уверенным в собственном войске?

Возвратившись к себе, он собрал в одной комнате свою лучшую наложницу, любимую сестру и пороховую бочку - весьма непривычное сочетание - препоручил их заботам слывшего храбрецом пажа Джаспара. В последующие два дня ничто как будто не желало оправдывать сей меры предосторожности. Однако ночью 31 декабря 1845 года, когда все уже спали, Омар Али согласился подать сигнал к резне. Нападение произвели единовременно.

С каналов донесся громкий шум, крики и бряцанье оружия, вспыхнули отблески фонарей и отсветы пламени, послышались мушкетные залпы и скрип выламываемых дверей. Вместе с несколькими слугами Бедруддин защищал свое жилище от множества нападающих с огнестрельным оружием. За пару минут его изрешетили пулями. Одна рука искромсана, все слуги - ранены либо убиты, но он сумел добраться до внутренних покоев и забаррикадировался. У него остался только Джаспар. Обе онемевшие под черными покровами Длинных волос женщины сидели рядом с пенгираном Бедруддином на циновке, куда Джаспар высыпал из бочонка порох.

— Отнеси Белому радже этот подаренный им перстень и скажи, что последние мои мысли были о нем - моем верном друге Бруке.

Бедруддин насилу сорвал кольцо с окровавленной фаланги своей размозженной руки.

— Беги быстрее!

Когда послышались шаги бегающих по дому врагов, Джаспар поднял одну половицу, скользнул вдоль сваи в воду и поплыл к маленькой лодке. Как только он взялся за весла, воздух содрогнулся от страшного взрыва, в небо взмыл сноп пламени, и в ночной реке отразились его большие оранжево-розовые конусы.

В тот же час атаковали Хассима, и, тяжело раненый, он сумел бежать на противоположный берег, где рассчитывал найти помощь. Султан укрылся в садовой беседке, вскоре был окружен и тщетно пытался вступить в переговоры, чтобы спасти себе жизнь: время, когда он мог ставить условия, безвозвратно ушло. Тогда он, подобно Бедруддину, решил, что лучше взорвать самого себя, нежели угодить в лапы врага, но как законченный неудачник жестоко просчитался. Черный от пороха и крови, наполовину взорванный, он еще нашел в себе силы застрелиться из пистолета - единственный решительный поступок этого нерешительного человека, - и в искрящемся апофеозе на него обрушилась вспыхнувшая беседка. Из четырнадцати братьев в резне уцелели лишь двое. Один остался калекой, другой сошел с ума. Шекспировские страсти на Борнео...