Белые пятна - [118]

Ремиз помчался к «хозяину». Он плакал — от стыда и от страха. Быть может, впервые понял, в какую клоаку попал. Сил явиться с повинной у него не нашлось. Хватило только на то, чтобы сказать Воронкову: «Больше не буду».

И действительно, больше не было. Список его преступлений обрывается этой датой. Список преступлений Воронкова продолжает расти.

Не прозрел, не очнулся, не вздрогнул… Устыдиться он, конечно, не мог: не та натура. Но — хотя бы струхнуть. Ведь ясно же, что тайна — больше не тайна. Или все же неясно?.. Семь бед — один ответ? Слишком сладок тот яд, что его отравил? Или, может быть, всемогущи те, кто будут его защищать?

Мы всегда хорошо знаем, как поступить с распоясавшимся хулиганом. А с распоясавшимся должностным лицом, занимающим ответственный пост? С человеком, который обязан обществу всем, решительно всем и который в «благодарность» дискредитирует общество, создавая у легковерных иллюзию, будто он всесилен и неприкасаем? Что же, вокруг не нашлось никого, кто поступил бы с ним как с хулиганом?

Нет, не все проявили покорность и трусость, не все позволяли куражиться удельному князю, нет, по счастью, не все.

Случилась такая история. Один из близких соратников Воронкова Борис Пруидзе заведовал в ресторане гостиницы «Ленинград» дегустационным залом с варьете (так в документе и сказано: «зал с варьете») и чувствовал себя в этом зале, имея столь могучую спину, если не князем, то хотя бы князьком. Жалоб на «дегустаторов» (грубость, обсчеты, обмеры и пр.) было так много, что рейдовая бригада местной газеты «Черноморская здравница» решила их проверить на месте. Пьяный зав. встретил корреспондентов бранью и кулаками. Составили акт.

Отрезвев, Б. Пруидзе понял, что дело плохо. Побывав у «шефа» в гостях, он оставил на диване конверт, в котором хозяин «неожиданно» и «к полному своему удивлению» обнаружил 800 рублей.

Мэр «намек» понял. Он позвонил редактору газеты и открытым текстом сказал, что печатать корреспонденцию считает ненужным. Прямо так и сказал…

Он, конечно, не сомневался: редактор щелкнет каблуками. Пролепечет покорно: «Как прикажете». Ведь мэр звонит, не какой-нибудь дядя с улицы. Но редактор Илларион Алексеевич Максимов не дрогнул перед начальственным окриком, а, исполняя свой гражданский и профессиональный долг, ответил с достоинством: «Этот вопрос, Вячеслав Александрович, к вашей компетенции не относится».

Такого мэр никогда не слышал. И даже не мог вообразить, что услышит. Он подождал день-другой, позвонил снова. Редактор ответил еще точнее: «Вы посягаете на установленную Конституцией свободу печати». И корреспонденцию опубликовал. «Точку ставить рано» называлась она. Борису Пруидзе, несмотря на могучую «спину», пришлось отправиться на год в места не столь отдаленные.

И вы думаете, мэр приутих? Понял, что негоже публично оказывать покровительство хулигану? Вовсе нет. Едва отбыв наказание, Борис Пруидзе получил повышение — стал директором ресторана «Апацха». Так и двигался вверх, пока не грянул гром и ему не пришлось разделить скамью подсудимых вместе с дорогим «шефом».

Я листаю страницы многотомного дела, пытаюсь вникнуть в один эпизод, в другой… Читаю показания тех, кто окружал Воронкова. Они разнятся фабулой, ситуациями, характерами. Но всех их объединяет одно: цинизм. Все можно позволить себе, на всех и на все наплевать — на порядочность, на совесть, на долг, на достоинство. Не только на чужое достоинство — даже и на свое.

Живет в Сочи один художник. Не будем называть его имени — пощадим. Как-то помощники Воронкова решили показать «шефу» его мастерскую. Воронков приехал, глянул, кивнул: «В общем неплохо». И отбыл по делам государственной важности.

Теперь дадим слово художнику — вот отрывок из его показаний:

«На следующее утро я сделал дарственные надписи на трех картинах и отправил их Воронкову. Примерно через неделю я с утра стал ждать на лестнице горисполкома приезда Воронкова. Когда он подъехал, я остановил его и спросил: «Вы получили картины?» Он даже «спасибо» не сказал, только кивнул. Надо отметить, что в райисполкоме в это время решался вопрос о моей квартире. Я пошел через несколько дней туда, а мне говорят: решения нет. Это меня удивило. Я спросил: «Разве вам еще не дали указания сверху?» Решил вновь встретиться с Воронковым, чтобы понять причину задержки. Но его уже сняли.

Следователь. Зачем вы все-таки подарили картины Воронкову?

Художник. Я решил, что так они хорошо сохранятся, поскольку у него лучшие квартирные условия. Я не имел в виду, что мой подарок будет способствовать получению мною квартиры.

Следователь. Зачем же вы тогда, подарив картины, ждали Воронкова на лестнице?

Художник. Мне было важно узнать его мнение о моем творчестве».

Переведем дух. Воздержимся от комментариев. Поговорим о другом.

На что рассчитывал Воронков? На что надеялся? Неужели уверовал, что так будет всегда? Неужели считал, что кругом — сплошь «помощники» и «друзья»: и снизу, и сверху, и сбоку? Что смолчат, не выдадут, спаянные преступной порукой, что мафия эта вся заодно, что люди окрест не видят, не слышат, не знают, не думают?