Белые птицы вдали - [108]
— Вылазьте, чего уж там, поохотились. Умный ты мужик, Владимир Мироныч, а с дураком свяжешься — завсегда сам дураком и останешься. Что делать будем?
— Право, и не знаю. Там глубина приличная.
Писатель, понуро молчавший, уловил в словах Бородина ниточку надежды.
— Что глубина! Я буду прыгать. Поплыли. Я заметил место.
— Прыгун! — Гурьян прищурил красные от бессонной ночи глаза. — Ты, видать, только к чужим бабам в перину прыгать умелец. А тут околеть можно. Вода!
Писатель зябко поежился то ли от бессильной обиды на Гурьяновы слова, то ли в самом деле от холода оловянной осенней воды.
— Стой тут. — Гурьян снисходил теперь только до Бородина. — Я снасть принесу.
Но сколько они ни сновали на холоде по ледяной хмурой воде, прочесывая дно Гурьяновой снастью — самоловом с большими, в палец, пугающе отточенными крючками, — все было втуне. Чаус не отдал им ружья…
Недели через две получил Бородин письмо. С большим трудом продрался сквозь дремучий частокол каракулей и понял: ружье найдено. Старик Гурьян отписывал: «…етой самой кошкой, етым якором (лодочным якорем) три дня искалы егора (егеря), ружо поднялы смазолы… ждем тыбе…» Ряды неровных, остро угловатых, как сам Гурьян, букв на графленой бумаге кончались фразой, выведенной заметно прилежнее других: «егора прыговорылы… — И крупно: — 100 руб.».
«Слава богу!» — Бородин вздохнул облегченно и тут же позвонил Жаркову — поделился радостью. Тот принял известие с обычной своей сдержанностью.
— Что же ты думаешь делать?
— Ехать за ружьем, разумеется.
— Нет, в смысле сотни?
— Придется раскошелиться, сам виноват.
— Зачем же ехать к Гурьяну, проще пойти в магазин и купить за эти деньги новое ружье. У того-то, помнится, ложа с трещиной, да и оспа в стволах. Ты ведь особой лаской его не жаловал. Верно?
— Верно, — озадаченно примолк Бородин и по инертности натуры своей отдался неопределенному «будь что будет».
Перед самым Новым годом он получил второе письмо. Пробежал вполглаза длинный перечень земных и небесных благ, которые Гурьян ниспосылал на него, увидел старательно, хоть и с чуть заметным дрожанием руки выведенную цифру.
— Ну, что приговорили егеря? — со сдержанным смешком спросил Жарков, когда Бородин снова позвонил ему.
— Пятьдесят.
— Это уже куда ни шло. Но ты можешь спать спокойно — до весенней охоты далеко.
Третье письмо пришло, кажется, в марте. На этот раз сакраментальная фраза «егора прыговорылы» — Гурьян, очевидно для крепости слога, решительно игнорировал мягкие согласные — завершалась жиденьким числом «10».
Бородин в самом деле свиделся с ним лишь при открытии весеннего сезона. Ружье хранилось на основной базе, егеря, по их словам, ни сном ни духом не ведали о приписывавшихся им «приговорах» и вполне удовлетворились вознаграждением, давно принятым за некую законную норму, — бутылкой «Экстры». Большего, по справедливости, труд их и не стоил: в ясный день перед ледоставом, когда притихла и осветлилась вода в Чаусе, они увидели ружье лежащим у самого берега. Значит, в тот злополучный день оно каким-то образом зацепилось за днище лодки и отстало, коснувшись глинистой береговой полосы. Описанные Гурьяном трехдневные поиски ружья были просто плодом его фантазии, своеобразным возмездием за моральный урон, нанесенный ему писателем… От денег он отказался, но в реализации товарного вознаграждения участие принял. Все в нем как-то укротилось, помертвело — Мария Лексевна была уже плоха.
Они с Жарковым разбросали сено по широким, от стены до стены, нарам, постелили поверх плащ-накидку и улеглись, предварительно затопив железную печку-«буржуйку». Под потолком тускло, оранжево светил стеклянный, в проволочной оплетке, керосиновый фонарь, тоже дошедший до наших дней из мужицкой сибирской дали; во всяком случае, так оно все подсознательно жило в Бородине: и вечереющая Скала с розовым осколком солнца на церковке, и дышащие снегом темные просторы, и этот извозчичий фонарь, — все тревожно теснилось в нем, и ему подумалось о старике Гурьяне, он все пытался найти объяснение его поведению… Снова и снова он ставил их рядом — ездового Кузьмича, молча несшего свою великую боль, и пляшущего под гитару пьяного Гурьяна. Представить на его месте Кузьмича было невозможно. Отчего, в самом деле, так потерял себя этот бывший солдат?.. И вдруг пришла разгадка.
— Ну конечно! — воскликнул он.
— Чего ты? — недоуменно взглянул на него Жарков.
— Это я про Гурьяна.
— Ну?
— В самом деле эпоха виновата.
— То есть?
— Ведь вот и воевали оба — и Кузьмич, и Гурьян… Да войны-то разные. В Гурьяне ничего не осталось от его войны, кроме чепухи всякой… А Кузьмич… У того другая была война. Тот бы не сломался так. Да и не только в этом дело. Гурьяна потом всю жизнь не туда вело. Оказался он на отшибе. От земли, от крестьянствования оторвался, а служба эта егерская, сам знаешь…
— Теория это все, Владимир Мироныч, теория, — позевывая, сказал Жарков.
— Да нет, не теория.
— Ну и что? Жалеешь ты его, что ли?
— Жалею.
— А я нет. Человек должен оставаться человеком… Так можно и по-обезьяньи запрыгать.
— Он и прыгает…
В это время дверь в землянку резко, от удара ноги, отворилась, пахнуло острым холодком, потом весь проем заполнила, продираясь между косяками, охапка сена, из-за которой тускло поблескивали очки.
В новую книгу прозы М. Горбунова вошли повести и рассказы о войне, о немеркнущем ратном подвиге, в котором слились воедино и солдатская доблесть, и женская любовь.Творчество М. Горбунова — самобытное исследование глубинной связи поколений, истоков мужества нынешних защитников Родины. Включенная в сборник повесть «Я становлюсь смертью» возрождает перед читателем трагедию Хиросимы в ее политических, военных, моральных аспектах.Сборник рассчитан на массового читателя.
Роман «Долгая нива», повесть «Амба» и рассказ «Это кричали чайки» составили книгу прозы Михаила Горбунова. Действие романа развертывается на Украине и охватывает время от предвоенных до первых военных лет; в повести и рассказе поставлены проблемы, в какой мере минувшая война определяет жизненные позиции сегодняшнего поколения советских людей.Живая связь прошлого и настоящего — характерная особенность прозы М. Горбунова.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.