Белые паруса. По путям кораблей - [7]

— Сдать? — неуверенно предложил Костя.

— Кому? — разом спросили Эдик и Шутько.

В самом деле — кому?

— В милицию, — тоном, в котором ясно звучала насмешка, посоветовал Шутько.

Тарахтел мотор, груженая шлюпка тяжело переваливалась с волны на волну.

— Ну, вот что! — скомандовал Сенька. — На шестой причал держи, раз начали, до конца довести нужно, не пропадать же добру и деньгам.

На причале тоже все разыгралось как по нотам. Едва шлюпка ткнула носом гальку, Эдик торопливо выпрыгнул на берег, быстро возвратился — с корзиной. Он и Шутько в четыре руки перебросили рыбу из шлюпки, накрыли корзину куском брезента, унесли. Обратно пришли довольные.

— На, твоя доля, — Шутько сунул деньги в карман Костиной куртки. — Говорил я — пара красненьких, так и есть.

Жирный «улов» не радовал. Молча отошли от берега, скоро были в яхт-клубе.

В последний момент, когда Эдик и товарищ его, оживленные, веселые, стали прощаться, Костя решился: вынул деньги, протянул Шутько.

— Забери, не надо мне.

Сонные глаза вспыхнули, в упор уставились на Костю.

— Себя показать хочешь! Ты — моряк-чистые руки, а мы — спекули базарные!

Костя не ожидал, что его так поймут. Смутился.

— Да что ты… Не потому я…

— Если не потому, товарищей не паскудь, себя не выставляй. Может, я, так сказать, больше твоего переживаю, а молчу. Будь здоров!

Дернув фуражку за козырек и тем изобразив нечто вроде прощального жеста, Шутько удалился. Эдик последовал за ним. Деньги Костя спрятал обратно в карман.

Теперь, несколько часов спустя, поостыв, он уговаривал Себя, что в сущности ничего особенного не произошло: не украл, не смошенничал. Если на сейнере такие порядки, они могут найти и других покупателей, а рыбу все равно пустят «налево», вместо того, чтобы сдать ее рефрижератору, как полагается. Значит, ни Костиной, ни Шутько, ни Эдиковой вины нет — они заработали законно, а двадцать рублей новыми — кусок хороший.

Костя приводил довод за доводом в оправдание свое, и чувство вины постепенно затухало. И поездка на сейнер начала казаться даже лихой, романтичной. Произвел впечатление Шутько: он, конечно, все и придумал, бывалый, с таким не пропадешь. Косте нравились решительные люди, к таким он отнес Сеньку.

— Ладно, что сделано, то сделано! — вслух произнес Костя и постарался забыть об утреннем происшествии.

Не думал он и о насмешливых словах, сказанных Михаилу. Но того они задели сильно. Давно «Ястреб» с Костей отошел от дока, а Михаил все сидел, опустив голову, невидящими глазами глядя на электрод, как бы не понимая, к чему эта штука, что с ней делать. Печальные мысли владели им.

Нина поняла. Дружески положила руку парню на плечо:

— Не сердись. Он так… Не подумав…

— Я… не сержусь, — выражение лица Михаила, обычно добродушное и чуть наивное, полностью опровергало слова. — Я только… буду… этим, как его?.. Яхтсменом. И плавать выучусь! Вот!

Нина пристально посмотрела на него. Было сейчас в парне что-то такое, от чего мешковатый увалень Семихатка предстал в ином свете. «А, пожалуй, действительно будет», — вдруг подумала девушка.

Но Михаил уже отвернулся от нее, застеснявшись своей вспышки. Взял электрод, опустил щиток: пора приниматься за работу. Нина пошла к себе.

Михаила еще раз оторвали от дела. Подошел докмейстер Остап Григорьевич. Залихватски сдвинутый на правое ухо берет, смуглое лицо, усы цвета перца с солью делали коренного украинца похожим на оперного тореадора.

Спросил:

— Чего с этой цацей беседовал?

Михаил прекратил работу, недобро посмотрел на докмейстера. Ответил вопросом на вопрос:

— С какой?

Плохое слово о Нине очень обидело его.

— С Иванченко Костей.

— А! — вздохнул облегченно. — Почему он цаца?

— Как же: молотом не бьет, рубанком не строгает, только монету получает.

— Не понимаю, — пожал плечами Михаил. Лицо его стало недоуменным и, как обычно, наивным.

— Понимать нечего, — сердито ответил Остап Григорьевич. — Был сварщиком, на моем доке работал тоже. Потом парусным спортом увлекся, призы хватать начал.

— Разве ж это плохо?

— Погоди, чего картину гонишь! Я и не говорю — плохо. Негоже то, что с ним сделали. Перевели на липовую должность, за котельным цехом числится, а в натуре день-деньской в яхт-клубе лодыря гоняет, кроме спорта ничего знать не хочет. Понял теперь?

— Понял. Это и у нас на заводе в Семихатках было — с футболистами. Целую команду на заводской счет кормили, поили, обували, одевали. Здоровые лбы, а другого занятия, как по мячу гукать… Кто ж ему такую штуку устроил?

— Есть у нас… Парусного спорта ярый болельщик, меценат, как в старину говаривали. Заместитель директора по хозяйственной части товарищ Приклонский Илларион Миронович, — выговорив фамилию, собеседник Михаила даже губы скривил, очевидно, недолюбливал он «мецената» сильно. — Ежели увидеть хочешь, в перерыв на третий причал зайди, он там речу толкать будет.

Возле третьего причала находилась заводская столовая, и в час перерыва погожими летними днями здесь открывался, как шутя называли, «обеденный клуб». Молодежь купалась, прыгая в воду прямо с бетонных плит, пожилые рабочие степенно беседовали, греясь на солнышке, с удовольствием покуривая. Тут же накоротке устраивались комсомольские «летучки», обсуждались текущие дела заводской жизни.