Белые мыши - [17]

Наверное, я слегка одурел от всей этой медицинской драмы. Сижу себе совершенно спокойно и вдруг пугаюсь того, что Биби до сих пор не вышла из уборной. Перебегаю комнату, колочу в дверь. Биби взвизгивает. Я пугаюсь еще сильнее. Она всегда такая бесстрастная, никак не думал, что голос ее способен достичь подобной высоты.

Начинаю торопливо извиняться:

— Тебя так долго не было… Я же не знаю, может, ты отключилась.

— Все в порядке. Я просто прислонилась к кафелю. Он прохладный.

— А что ты делаешь? — Тут я соображаю, что это вопрос не самый уместный, и спешу его переменить: — Ну, то есть просто сидишь?

— Сижу себе. А вот что мне делать… Пока не надумала, Джейми. — Биби замолкает, то ли задумывается, то ли притворяется в шутку. Голос ее с каждой минутой слабеет. Наконец она говорит: — Я посижу еще немного. Ты разговаривай со мной.

— О чем?

— Обо всем. Расскажи о твоей семье.

Да, тут придется подумать. Я прижимаю ладонь к деревянной двери туалета.

— Ладно. Мама у меня маленькая, смуглая и хорошенькая.

— Маленькая? Насколько?

— Пять футов. Мы называем ее мини-мамой.

— Так вы, значит, в отца пошли?

— Отца у нас нет.

— О! Ты его даже не помнишь?

— Да нет, его просто нету. И не было никогда. А у тебя?

— У меня был. И мать тоже. Оба живы, оба нормального роста.

За дверью слышится какое-то шебуршение.

— Я выхожу, Джейми.

И вправду, выходит, с сигаретой в зубах. Похоже, работа чапероне для меня на сегодня закончилась.

Она протягивает мне пачку, я спрашиваю:

— Это был последний звонок?

— Не знаю, — Биби пожимает плечами. — Со мной такое впервые.

— Ты не хочешь пройти реабилитацию или еще что?

— Конечно. Собираюсь попробовать.

— А что теперь?

Я не знаю, что делать, — позвонить кому или снова вызвать врача.

— Теперь ничего. — Она плюхается на софу, выдыхает дым. — Вот кончатся показы, пойду сдаваться.

Мы сидим рядышком, курим, рука моя обвивает Биби, одна ее нога лежит у меня на коленях. Скоро мы начинаем целоваться, короткими, глубокими поцелуями. Влажные пряди ее волос паутиной липнут к моим щекам и остаются на них, когда она отстраняется, чтобы затянуться.

— Тебе нравится работа модели? — спрашиваю я.

— О ней не думаешь как о настоящей работе, — отвечает Биби. — На работу это вообще не похоже. Да я никогда толком и не работала. Просто ездила по разным странам, местными жителями не интересовалась, — так, транжирила свободное время. Это все равно что числиться солдатом, а службы не нести. Только постельное белье тебе выдают получше.

Она озирается по сторонам, словно желая осмотреть сказанное, прежде чем задуматься над ним, как будто слова ее стоят перед нею на невидимой равнине, выстроившись в ряды, как она их расставила.

— Все-таки лучше, чем быть обычным туристом. Потому что никто не заставляет тебя таскаться по замкам да музеям или пялиться на какую-нибудь колонну. Я просто останавливаюсь в разных городах, в любом, где печатают «Вог».

Побывав чуть ли не в коме, Биби все еще слаба. Впрочем, очередная затяжка придает ей сил. Она продолжает:

— Пожалуй, европейские города мне нравятся, в каждом есть центр, а не деловой квартал, все-таки разница. В Америке деловой квартал — это всего-навсего место, из которого люди уходят, потому что живут они где-то еще, на новых, усаженных деревьями аллеях. Ты в Штатах бывал?

— Нет.

— А куда бы поехал, если бы мог?

— В Майами?

— На Южный пляж, наверное, там неплохо, но он весь размером в четыре квартала. Любой испанский город живее, красивее, да и еда в нем получше. А еще куда?

Понятия не имею. Интересно, назови я Сан-Франциско или Нью-Йорк, сумела бы Биби придумать лучший европейский вариант? И с чем, кроме Лондона, смогла бы она сравнить Нью-Йорк? А я знаю, они очень разные. Однако при этом я думаю об Антверпене, Эдинбурге, Бильбао и гадаю, удалось ли бы мне по-настоящему, так же, как их, полюбить Хьюстон, или Шарлотт, или Де-Моин? Но что меня действительно интересует в Америке, это то, о чем Биби упомянула лишь мельком: пригороды, в которых люди живут потому, что в городе жить не хотят.

Я говорю:

— Там, где я родился, стояли большие новые дома с просторными лужайками перед ними, тянувшимися до усаженной деревьями улицы, по которой мы разъезжали на велосипедах. А на задворках у них были большие сады с решетками, по которым мы лазали, и с плавательными бассейнами — не у всех, но у многих.

— Ты родился в американской комедии?

— Или в «Девственницах-самоубийцах», или в страшилке для подростков. Наверное, моя память набита кусками видеофильмов и телепрограмм, впрочем, когда мы оттуда уехали, мне было шесть лет. Луиза помнит тот город лучше, чем я.

— Так это была все-таки Англия, да? Ты уверен насчет плавательных бассейнов?

— Тут все точно. Бассейны накрывали пластиковыми шатрами, так что плавать в них можно было круглый год. И на одну, может быть, неделю летом шатры убирали, и мы носились из бассейна в бассейн, перелезая через садовые ограды.

— А почему вы уехали?

Уехали мы из-за матери. Я вообще-то не знаю, отчего она так решила. Может быть, дело было в деньгах, а может, ей всегда хотелось перебраться в корнуолльский городок, где ветер трепал бы ее на верхушках обрывов и она могла бы его перекрикивать, наедине с собой.