Белые лодьи - [144]

— Карапшик! — Один из склонившихся над ним ткнул в грудь Чернодлава пальцем, и тут оба, уже больше не сдерживаясь, захохотали.

«Свои…» По первому слову произнесенному и по прямым носам, никак не похожим на приплюснутые печенежские, Чернодлав признал угров[151].

Внутренне обрадовался, но беспричинный звонкий смех двух соплеменников вывел его из себя, и жрец закричал:

— Какой я тебе разбойник?! Сам карапшик, дурак! — и плюнул тому, первому, в харю.

Тот немедленно отрезвел и, привыкший к повиновению, закрыл тут же рот: «Да, видать, не простой человек… Раз кричит и плюется…»

— Хорошо говоришь по-нашему… Хорошо, — похвалил Чернодлава второй и снял с него аркан. — Ты кто такой?

— А вы?..

В ответ угры молитвенно сложили на груди руки. Чернодлав знал, что без разрешения их пославших эти оба даже под страшной пыткой не скажут, кто они, куда идут и зачем…

И тут он услышал часто повторяющееся улюлюканье, которое катилось со стороны дальнего леса и, казалось, начинало обхватывать их слева и справа. Жрец посмотрел туда, куда лились золотые потоки света, и увидел солнце. Оно нехотя поднималось над гребешками деревьев, окрашивая все вокруг в пурпурный цвет, отчего грязные рожи угров, да и лицо Чернодлава с разводами пота и пыли, сделались вдруг багровыми и еще свирепее.

И все трое бухнулись головами в густой ковыль, шепча благодарственный гимн небесному светилу.

Чернодлав уверился теперь в том, что те, кто под собственное улюлюканье бежал, но скорее всего, скакал на конях, не появятся здесь до окончания гимна: при виде солнца они сверзлись с лошадей и тоже, уткнув лбы в землю, молятся огнеликому богу.

Так оно и случилось. А потом Чернодлав увидел перед собой мужчину средних лет, с бритой макушкой, зато с двух боков его головы к плечам свисали скрученные в тугие жгуты волосы; лицо выразительное, с живыми, вишневого цвета глазами и густыми черными бровями, сросшимися на переносице; нос прямой, длинный; в ушах — золотые серьги.

«Наверное, вождь…» — решил про себя бывший жрец.

В выделанных из верблюжьей шкуры штанах и такой же куртке, в мягких оленьих ичигах, в этот рассветный час тот, как видно, чувствовал себя хорошо, но Чернодлава в полотняной древлянской рубахе, давно превратившейся в реху, сейчас знобило. Может быть, не столько от прохлады, сколько от неизвестности того, что с ним произойдет.

Чернодлав приблизился и преклонил колено. Мужчина следил за ним с явным любопытством и удивлением, следил так, как лиса за доверчивым сусликом, смело покинувшим нору на ее глазах.

— Я сын Повелителя Ошур, а ты кто и откуда? Говори, — приказал он и скрестил на груди руки.

Бывший жрец вначале медленно, потом все больше и больше возбуждаясь, стал рассказывать о себе, о шамане Акзыре, о страшных временах ужасного мора и нашествии сильных печенегов на вконец обессилевших угров.

Ошур гордо повел головой, отыскивая среди собравшихся тех, кто бы мог подтвердить истинность слов бывшего древлянского жреца, но, кажется, не находился такой человек.

— Если и было подобное, то происходило это очень давно, — сказал доселе молчавший один пожилой угр, — не упомню я…

— Тогда мы поедем к юрте моего отца, — сказал сын Повелителя. — А по дороге, нет, лучше в лесной юрте, доскажешь историю своей жизни.

Чернодлаву подвели гнедого коня, который, покосившись на незнакомца диким глазом, слегка оттопырил верхнюю губу, будто посмеялся…

Бывший жрец вскочил в седло и пустил своего гнедого за резвым белым скакуном, которого Ошур сразу повернул к дальнему лесу. Над ним уже вовсю светило солнце… Через некоторое время вымахали на просторную опушку, окруженную дубами, остановились, чтоб перевести дух. Чернодлав увидел сбочь опушки юрту, а подняв голову, узрел в ветвях деревьев приспособленные на толстых сучьях смотровые площадки. Уловив взгляд жреца, сын Повелителя усмехнулся:

— Это наши дозоры. Сейчас в эту юрту принесут мясо, сыр и айран.

В юрте стояла полутемь, сюда слабо доносились гортанные переклики дозорных, хоронившихся в густой древесной листве. Слуга зажег в бараньей плошке огненный светлячок и тихо удалился.

— Я не хочу, чтобы нас подслушивали. Даже слабый ветерок способен разносить слова, потому я и решил выбрать это место… — Ошур взял с берестяного подноса кусок вареной баранины.

Когда Чернодлав закончил рассказ, в юрте воцарилась тишина — настолько он поразил сына вождя.

— Значит, твоя душа умеет летать в страну Верхнего мира? — наконец заговорил он, и в глазах его ярко отразился огонек бараньей плошки. — А сможешь ли ты сделать так, что и моя душа покинет тело и тоже сумеет посетить волшебную горную вершину Меру?

— Смогу, мой Повелитель!

— Хорошо… И еще об одном я попрошу тебя. Моего отца иногда навещают черные ночные мангусы[152]… Оттого он тает, как бараний жир в горящей плошке. С той ночи, как они начали приходить к нему, луна делалась полной двенадцать раз… Тогда-то мне и пришлось взять бразды правления в свои руки. Но я еще не Повелитель… — Ошур как-то странно глянул в глаза Чернодлава и сказал: — Надо отучить черных ночных мангусов наведываться к постели моего отца! Ты понял меня, шаман?..