Белые и черные - [85]

— Пойдёмте к нам. Что вы тут одни? — бойко начал он по-немецки.

Ему не ответили, но это не лишило его смелости произвести и следующий манёвр. Он упёр руки в бока и к первой подошёл к Елизавете, без слов предлагая взять его под руку.

Прошло не одно мгновение, пока герцог, не изменяя позы перед свояченицею, счёл нужным выговорить в пояснение приглашения:

— Пойдём, Лиза, подле Карла тебе оставлено место… и все, и он ждут…

— Покорно благодарю за честь. Ждать меня нечего. Принц Карл может просить сесть подле себя кого угодно…

— Подле жениха, я думаю, садится не кто угодно, а невеста? — сказал Фридрих.

— Если ты, Фридрих, думаешь, что подле Карла может занять место его невеста, то это ко мне и подавно не относится, — отрезала Елизавета Петровна и сама захохотала.

— Я не люблю лишних фарсов, Лиза. К чему тебе заводить напрасные споры, когда уже решённое дело, что ты невеста Карла? — серьёзно сказал герцог.

— А кто это решил, позвольте узнать? — уже без смеха и очень серьёзно спросила цесаревна Елизавета Петровна.

— Мы все… решили.

— Да кто это — все?

— Я… жена… Бассевич…

— Довольно! Всем вам моя покорная просьба — без меня не решать такого дела… Вы решили — да! Я решаю — нет! И решать за меня никому не даю позволения.

— Мама велит — вот и будет по-нашему, а не по-твоему.

— Нет… Она не велит неволить, — сухо, но решительно произнесла цесаревна.

— Посмотрим… Я пойду к матушке, — возразил, не желая сдаваться, герцог Фридрих.

— Я раньше тебя её увижу Когда ещё тебя позовут! А мы уже кавалерственные дамы… Вместо спора — поздравил бы нас.

Заметив, что Анна Петровна не в духе, разочарованный сват молча раскланялся и ушёл, а вскоре после него ушла и цесаревна.

Ильинична встретила свою питомицу на лестнице, поднимаясь к себе.

— Что недолго гостила у нас, голубка?

— Проводи меня, няня, всё тебе скажу.

— Эх ты, вертушка! Знала бы — не взбиралась. Говори же, касаточка: что не сидела у сестры? Ей, голубушке, скучно ведь одной-то бывает… а тебе ведь всё равно…

— Что — всё равно?

— Да сидеть-то дома… Знай болтала бы да болтала с сестрёнкой.

— А коли она не болтает, а молчит? Что ты на это скажешь?

— Да с чего бы это самое… ей с тобой-то не говорить?

— Обиделась на меня, что я сказала: могу сама решать, кто мне нравится, а кто нет…

— Известно, сама… Только молода ты у меня. А как даст Бог подрастёшь да поздоровеешь побольше, женишок тогда и приглянётся.

— А Аннушка, муж её да Бассевич хотели навязать мне белобрысого Карла… а я его совсем не люблю…

— Мне и самой он не показался… что твоя сова… хлопает знай бельмами, и всё тут.

— Вот видишь. Ну и мне он не пришёлся по душе. Я и сказала прямо — не жених он мне… Аннушка и надулась, а Фридрих хочет маменьку просить принудить меня за него выйти; а я знаю, что маменька против моего желания не пойдёт.

— Известно… Вот Аннушку при мне спрашивала: хочешь ли выйти за голштинца? Та сказала твёрдо: хочу… Стало, теперь пусть на себя и пеняет, что прогадала… слёзы лить приходится…

— Как так? Она так любит своего Фридриха!

— Она-то любит, да он… прах его знает, что за человек: ни рыба ни мясо… ни гнева ни милости. Чисто пресное тесто.

— Я, няня, пресного теста не люблю и права, значит, что за Карла, коли он такой же, нейду.

— Ты умница у меня… что и говорить. Куда тебе голштинца непутного — русачок наш лучше.

— Я, няня, пойми, не виновата нисколько перед Аннушкой. Я ведь не думала, не гадала, что она с муженьком затеяла сватовство. — И Елизавета Петровна рассказала подробно о своём посещении палаты, где происходил пир голштинцев.

— Теперь, чего доброго, — сказала она в заключение, — у нас дружба с Аннушкой пошатнётся. Неловко мне будет к ней затесаться, а она такой человек, — коли не придёшь, сама не пошевелится и не сердясь. А теперь…

— А что теперь?! Опять-таки ничего. Мало ль что хотелось ей… И ладно, что за немца нейдёшь. Ну, однако, мне пора домой, — произнесла Ильинична. — Пойду горе своё размыкать… умом-разумом раскинуть.

— Зайди, няня; проводила до дверей, зачем же не хочешь войти?

— Да горюшко-то моё больно донимает. Сердце ныть принялось, так что не уймёшь не переплакавши…

— Ну и плачь у меня. И я с тобою заплачу, что хотят насильно замуж отдавать.

— Тебе бы всё зубы точить… А мне так Дунька истинно горе устроила и заботу. И об ней-то подумать надо да голову поломать, что только с ней сталось? Иванушку мне истинно до смерти жаль! Первое — парень хороший; второе дело — надёжная подпора старости был бы да в делах помощником. — И Ильинична, махнув рукой и скрывая слёзы, зашагала в свою сторону.

Цесаревна с участием посмотрела на свою старую няньку и покачала головой, вступая на крыльцо.

Между тем Толстой, возвратившись домой, послал за своими приятелями-заговорщиками. Первым явился Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев [70]. Это был человек во многих отношениях замечательный и, если угодно, с большими способностями, которые, однако, не могли умерить в нём необыкновенного оживления, внезапно сменявшегося апатией и беззаботностью. Самая наружность его была непривлекательна. Он отличался угловатыми движениями и дребезжащим голосишком. Вообще он был человек непоследовательный, порывистый и поверхностного образования.