Белуга - [4]

– Повариха мал-мал болел, – говорил Усман. – Чебурок домой ее отправил.

– Кто? – не понял Петр.

– Филипп…

– А Чебурок – это фамилия?

– Ну да… Чебуров он. А чебурок-таш – это такой грузел каменный. Филипп – мужик крутой, тяжелый. Вот его и звал Чебурок… – И пожалковал: – Теперь сурпу сам варим…

Усман разделывал осетра мастерски. Вытащив из кармана штанов складной нож с потемневшей, пропитанной рыбьим жиром деревянной ручкой, навел лезвие о край эмалированного ведра. Попробовал остроту на палец и скупым движением ножа глубоким надрезом окольцевал рыбью махалку. Пока из туши стекала кровь, похлопал шершавой заскорузлой ладонью по осетровой брюшине.

– Икра сейчас мал-мал ашаем…

– А как узнал, что икряная? – полюбопытствовал Петр.

Усман озадаченно посмотрел на парня, удивляясь неуместному вопросу. Сколько он себя помнит, перед ним никогда не возникали такие пустые и ненужные вопросы. Откуда все приходило – рыбак не мог бы и объяснить. Это так же естественно и ясно, как и то, что днем светло, а ночью – тьма.

– Зачем спрашиваешь? – осерчал Усман. – Гляди: большой брюха – икра многа, маленький брюха – мала. Когда вот тут длинный ямка – сапсем бестолковый рыб… – Довольный своим объяснением, он подцепил указательным пальцем становую жилу, белевшую в надрезе, и потянул на себя, извлекая из тушки белый упругий жгут. – Вязига ашал? Нет… Уй-бай. Вязиг солить, сушить будем, домой бери. Пироги делать будем. Баба есть?

– Не успел. Только из армии вернулся…

– Баба будет, – успокоил Усман. – Мать есть?

– Никого у меня нет, – глухо отозвался Петр. – Детдомовский… Усман, не переставая работать, долгим взглядом посмотрел на Петра.

– Выходной придет, ко мне поедем. Моя Марья хороший пирог печет. Я русский бабу взял. И тебе найдем. Дочка у меня – четыре штуки. Какой понравится – та твой… Бери, пожалста, красивый дочка: глаза большой, как у Марья, глаза… Держи… вот так держи.

Усман полоснул белугу вдоль брюха. В открывшемся разрезе сизым отливом блеснула икра.

– Ведро давай, – попросил рыбак. Он запустил руки в брюшину и вытащил крупный ястык икры. – Большой белуга, а дурак. Половина ведра нет… Пустой рыба, – ворчал Усман. И Петру: – Я в море ходил после войны. Икрянщиком на шаланде был. Шаланда, знаешь? Нет? Завод такой, в море плавает. Уй-бай, сколько икры Усман делал! Какой белуг резал! Икра – четыре-пять ведра. Жаксы, хорош белуг! Утром видал, какой белуг поймали? Корова! – Усман увлеченно рассказывал, а сам крошил рыбью тушу на мелкие куски, срезая их с жесткой, в острых костяных жучках, кожи. Все получалось у него ладно и споро. Петр еле успевал споласкивать крошево в воде и класть в развалистый дюралевый котел.

Когда заварили уху, Усман снял со стены эмалированную кастрюлю и поставил перед собой. Попросил:

– Грохотку дай-ка.

– А что это… грохотка?

– Уй ты, парень городской, типовой, – пошутил Усман. – Сапсем дурной голова. Вон на стенке висит – видишь.

– Решето это.

– Решето у бабы на кухне. У рыбака – грохотка. Икру через нее пробьем, кишка-мишка ненужный бросаем. – Он взял ястык и потер о грохотку. Икринки мелкой дробью осыпались в кастрюлю, а на капроновой мелкоглазой сетке грохотки остались ястычные пленки – «кишка-мишка». – Усман большой мастер-икрянщик был. После шаланда тут, на заводе, работал. Икра делал – мед. Кило ешь, два ешь – еще охота. Мала-мал не доглядишь – язык проглотишь… Любой фасон делал: паюсный, зернистый, жировой. Все бросал, ушел…

– А ушел-то зачем? – поинтересовался Петр.

– Устал, парень. Один просит: дай, другой просит: дай. Усман – человек добрый, всем давал. Потом устал мал-мала… Что, говорю, Усман – купец? Ушел… Давай вода горячий, соль давай.

Усман развел крепкий тузлук и вылил в кастрюлю с икрой. Опустился затем на корточки и не спеша стал помешивать в кастрюле ложкой. Черные икринки слегка пожелтели, набухли просяным зерном.

– Теперь гляди, учись. Давай руку, – зашептал Усман и положил парню на ладонь пол-ложки икры. – Вот так теперь жимай мал-мал. Тихо, ну чистый медведь. Вот, гляди. Зерно лопнул, а молока нет. Значит, готов икра. Такой вот секунд найдешь – хорошо, жаксы! Не то – пропал икра!

Они сцедили тузлук, и поверх марлицы, расстеленной на грохотке, горкой рассыпчатого черного зерна аппетитно засветилась икра. Рыбак сунул Петру ложку и сказал:

– Ешь. Только язык не глотай.

5

После ухи на заходе солнца всем звеном поехали на приемку. Три бударки, всклень налитые рыбой, тяжело тащились за слабеньким буксирным баркасиком. Усман, сидя на кормушке последней лодки, блаженно улыбался и шершавой ладонью поглаживал живот.

– Жаксы!

– Еще бы не жаксы, осетрина – не щучина.

– Любит дядя Мокей рыбу без костей.

– А что, ребята, щука рыба нужная, особливо мужику в возрасте. Силу возвращает.

– Усмана щучиной надо кормить.

– Ничава, мой Марья на меня пока не обижается, – отшутился Усман.

Приемный пункт, заякоренный у крутояра, открылся за первым же коленом. Водоверть прижала к берегу рыбницу с камышовым навесом и невысоким кубриком на корме и несколько вытянувшихся гуськом прорезей – садков для живья.

– Аноха уже у весов, на вахте.

– Жулик Аноха, – в сердцах отозвался Усман. – Сапсем не надо его рыбница сюда водить. Другой места пущай карапчит.