Белорусский историк западной литературы - [5]

В исследованиях П. С. Когана термин «XVII столетие» означает не только календарное понятие, охватывающее период с 1600 по 1700 год, но и как определение самостоятельной эпохи в истории западноевропейской культуры в целом и литературной жизни в частности, лежащей между Воз­рождением и Просвещением.

В 40—50-е годы XVII столетия литература делает по сравнению с про­шлым существенный шаг вперед в смысле действенного вторжения в гущу общественной борьбы. Английская революция XVII века выдвинула на авансцену политической, культурной и общественной жизни ряд выдаю­щихся личностей, наиболее яркой из которых является Джон Мильтон.

«Замечательно, — пишет П. С. Коган, — что те идеи, которые про­славили через сто лет имена Руссо и Монтескье, уже в XVII веке выска­зываются Мильтоном. Все люди, говорит он, рождены свободными. Власти, король и чиновники, избранные из умнейших и лучших граждан, обязаны охранять законность и спокойствие. Никакой другой причины, дающей одному власть над другим, не существует.». Автор «Очерков» утверждает, что еще за сто лет до появления философии Руссо, пред­восхитив Монтескье, Мильтон установил принцип разделения властей: законодательная власть должна принадлежать парламенту, исполнитель­ная — королю. Трактаты Мильтона — это сумма глубоко продуманных доказательств в пользу естественных прав человека. Того же принципа он придерживался и в семейной жизни. «Самый умный человек, — цитирует Мильтона П. С. Коган, — может ошибиться в выборе подруги, и неужели он должен платить за это всю жизнь? Нельзя приковывать живую душу к мертвому телу. Гражданская свобода обусловлена свободой человека у себя дома. Государственные реформы бесполезны, пока существует разлад в семьях».

Его «Потерянный рай» в своем содержании связан с наиболее драмати­ческими событиями середины века.

Принципиальному будто бы «антилиризму» XVII столетия ищут объя­снения и в господстве нивелирующей человеческую личность придворной культуры, и в гнете абсолютизма. и в склонности превращать поэзию в изощренную, искусственную формалистическую игру — склонности, отождествляемой, как правило, со стилем барокко. Однако попытки абсо­лютизма подчинить себе творческие силы нации отнюдь не определяют содержание духовной жизни европейского общества XVII столетия.

Анализируя ход развития английской и французской литератур XVII —XVIII веков, П. С. Коган приходит к выводу: «Англия создавала новые идеи, Франция пускала их в обращение. Из Англии приходят новые лите­ратурные направления, Франция облекает их в продуманные теории». «Задача философов облегчалась тем, что перед их глазами находилась страна, уже достигшая в значительной степени гражданской свободы и потому дававшая богатый материал, на который могли опереться фран­цузские философы». Петр Коган подтверждает это блестящим анали­зом творчества Вольтера, Руссо, Дидро — великих представителей века Просвещения, давая как всегда подробнейшую характеристику эпохе, в которой творили великие мыслители. Автор «Очерков» фокусирует наше внимание на факте, что в каждой из западноевропейских стран восприятие просветителями исторического и духовного наследия эпохи Возрождения приобретало свой национально-специфический оттенок, вновь и вновь подчеркивая ту глубокую преемственную связь, которая существует между культурой Возрождения и Просвещения, высоко оценивая переломную роль, сыгранную Возрождением в поступательном движении духовной культуры человечества.

В то же время автор «Очерков» не идеализирует деятелей века энци­клопедистов, метко и точно подмечая противоречия между их учением и образом жизни. Так, о Вольтере он пишет: «В отношениях между монарха­ми и Вольтером немалую роль играли слабости знаменитого философа. Он не был свободен от тщеславия и корыстолюбия. Враг всяких привилегий, он не совсем равнодушно относился к тому, что находился в переписке со всеми монархами, не исключая и папы. Свое огромное состояние Вольтер нажил, между прочим, пенсиями, литературными доходами и лотерейными выигрышами; он охотно пускался в денежные предприятия. И нравственная роль его в некоторых из них остается далеко не безупречной». О народе же противник абсолютизма говорит следующее: «Народ всегда груб и туп; это быки, которым нужен погонщик, ярмо и корм». Фернейскому мыслителю вторит энциклопедист Дидро : «... который считает его (народ. — С. Ш.) от природы бессмысленным, злобным и жестоким, не способным ни к одному здравому суждению ни в нравственных, ни в политических вопросах».

В то же время, давая подробный анализ философских воззрений, самих философов Просвещения, П. С. Коган оставляет без внимания их богатое художественное и творческое наследие. О Дени Дидро он замечает, что «Дидро был не столько художником, сколько теоретиком драматического искусства. Он свел в цельную систему взгляды на драму, высказанные уже до него.». В «Очерках» совершенно не упоминаются художественные произведения как Дидро, так и Вольтера.

Наряду с этим первый том имеет и другие недостатки. Так, например, подробно анализируя жизнь и творчество Данте Алигьери, П. С. Коган упо­минает Джованни Боккаччо, чей «Декамерон» сыграл важную роль в раз­витии народного итальянского языка, лишь в связи с биографией великого поэта, Франческо Петрарка упоминается как бы мимоходом, а такая яркая и знаковая фигура английской поэзии позднего средневековья, как Джеффри Чосер и его «Кентерберийские рассказы», заложившие фундамент всей английской литературы, вовсе остаются без внимания автора «Очерков».