Белое Рождество. Книга 1 - [15]

– Бегством никого не удивишь, – промурлыкала Серена и оседлала Кайла, придерживая его поднявшийся член рукой и настойчиво, дразняще поглаживая кончик.

– Уж поверь, для моих родителей это будет страшный удар, – возразил Кайл, гадая, долго ли он выдержит ласку, прежде чем взяться за дело. – Откровенно говоря, я даже не представляю, что могло бы шокировать их больше.

Серена приложила головку его члена к входу в свое лоно.

– Ты прав, – заплетающимся от вина и марихуаны языком отозвалась она. – Мои предки тоже будут взбешены. Это вызовет страшную шумиху. – Она уселась на плоть Кайла, зажмурив в экстазе глаза. – Что же нам мешает? Почему бы действительно не сбежать?

Кайл обхватил Серену руками и, перекатившись, подмял ее под себя.

– Потому, что у меня нет ни одного знакомого кузнеца, – объяснил он, глубоко вонзаясь в ее тело.

Серена рассмеялась и обвила Кайла ногами, внезапно ощутив уверенность, что любит его и всегда будет любить.

– Глупо, – сказала она. – Венчания в Гретна-Грин[3] у кузнечной наковальни уже много лет запрещены.

– Почему же люди бегут туда? – Кайл судорожно вздохнул, крепко зажмурив глаза, и его лицо исказилось напряженной гримасой.

– Потому... – ответила Серена, судорожно дыша, – ...что в Шотландии с шестнадцатилетнего возраста можно жениться, не спрашивая родительского благословения.

– Мне уже исполнилось шестнадцать, – напомнил Кайл, словно в этом была нужда. Он чувствовал приближение оргазма, ему казалось, что это будет самое острое наслаждение, которое он когда-либо испытывал в жизни. – Давай плюнем на сегодняшний прием и вместо этого отправимся в Шотландию.

– С удовольствием, – отозвалась Серена, забрасывая ноги ему на плечи. – Ох, Кайл! О Господи! А-а-ах!

Глава 3

Лучи предзакатного солнца, проникавшие сквозь потолочное окно, освещали полуобнаженное тело Габриэль Меркадор. Девушка сидела совершенно неподвижно, облокотившись правой рукой о столик, левой подпирая подбородок и задумчиво устремив в пространство взор сверкающих глаз.

– На сегодня достаточно, – сказал тучный бородатый француз, стоявший в нескольких шагах от Габриэль. Он вытирал кисть ветошью, с удовлетворением разглядывая холст, натянутый на подрамник. – Еще два-три сеанса, и мы закончим, моя крошка.

Габриэль сбросила оцепенение и потянулась, словно кошка.

– Очень хорошо, – сказала она, даже не подумав подойти к мольберту и взглянуть на результат его трехчасовой работы. – Когда следующий сеанс, Филипп? Завтра, в это же время?

Филипп кивнул, продолжая рассматривать свое творение.

– Да, но очень жаль, что ты не можешь приходить раньше. Утром освещение гораздо лучше. В дневном свете появляется мягкость, несовместимая с тем, чего я стараюсь достичь.

Габриэль чуть заметно пожала плечами и шагнула к горке своей одежды.

– Это невозможно, – сказала она, протягивая руку к лифчику. – По утрам я позирую для Леона Дюрраса.

– Ба! – презрительно воскликнул Филипп, отрывая взгляд от картины и поворачиваясь к девушке. – Дюррас не сделал ни одной приличной работы и уже слишком стар, чтобы начинать.

Уголки полных губ Габриэль насмешливо приподнялись. Она регулярно позировала десятку художников и привыкла к их грызне и постоянным колкостям. На мгновение ей захотелось напомнить Филиппу о том, что последняя выставка Дюрраса имела шумный успех, но она решила воздержаться, зная, что в ответ Филипп на полчаса разразится страстной отповедью, а у нее не было времени выслушивать его язвительные речи.

– В таком случае завтра после обеда, – сказала Габриэль, застегивая короткую черную юбку и натягивая розовую блузку поверх полных упругих грудей.

– Разве что этот ублюдок Дюррас сдохнет и ты придешь ко мне утром, – с горечью произнес Филипп.

Габриэль усмехнулась. Двадцать лет назад, сразу после освобождения Парижа, жена Филиппа стала любовницей Дюрраса. Такого оскорбления Филипп не мог ни забыть, ни простить.

Она сунула ноги в туфли на шпильках, взяла соломенную хозяйственную сумку и двинулась к винтовой лестнице, ведущей из студии на первый этаж и затем на улицу.

– Ты сегодня поешь в «Черной кошке»? – неожиданно спросил Филипп.

Габриэль остановилась, положив руку на металлический поручень.

– Да, – кокетливо отозвалась она. – Ты придешь?

Филипп тут же забыл о ярости, которую вызвало упоминание о Леоне Дюррасе.

– Может быть, – ответил он улыбаясь.

– Тогда увидимся вечером, – сказала Габриэль и послала ему воздушный поцелуй.

Филипп годился ей в отцы, и все же она была не прочь с ним пофлиртовать. От этого у него поднималось настроение, а для Габриэль кокетство было второй натурой, и она заигрывала с мужчинами, порой сама не замечая этого.

Она торопливо пересекла сумрачный вестибюль и вышла на залитую солнцем улицу – хрупкая жизнерадостная женщина с копной ярко-рыжих кудрей, смешливыми зелеными глазами и пухлым чувственным ртом. Ее мать была вьетнамка, отец – француз. От матери она унаследовала высокие азиатские скулы и короткий прямой, безупречной формы нос. От отца ей достался твердый подбородок, сексуальность и несокрушимый здравый смысл, которым отличаются все француженки. Откуда взялся необычный цвет ее волос, не ведал никто. Как и все прочее в облике Габриэль, рыжие волосы составляли неотъемлемую часть ее неповторимой индивидуальности.