Белое, красное, чёрное - [40]

Глава 16

— Лоттхен! — негромко позвала фрау Марта.

Сероглазая светловолосая Лотта только вошла с улицы, держа в руках маленькую корзинку, в которой стоял заботливо укрытый вышитой салфеткой фаянсовый кувшинчик с молоком.

— Ты поднимаешься к герру Дантесу?

Лотта кивнула, глядя на фрау Марту чистыми и ясными глазами.

— Захвати чистое белье. Как себя чувствует герр Дантес?

— Он посылал меня за молоком, у него еще не прошел кашель, — ответила Лотта, застенчиво опуская свои ясные глазки.

— Ну, иди, иди, перестели ему постель! И если что-нибудь еще надо, пусть скажет!

Лотта кивнула и подхватив юбку стала подниматься на второй этаж, где в одной из лучших комнат уже неделю жил молодой белокурый красавец из Эльзаса по имени Жорж Дантес.

Лотта поскреблась в дверь, как он ей велел — три раза, и еще три раза. Из-за двери раздался приятный мужской баритон:

— Лоттхен? Входи!

Потупившись, Лотта вошла в комнату. Постоялец, в расшитом шелковом халате, подчеркивавшем его статную фигуру, широкие плечи и узкую талию, велел ей поставить молоко на стол.

— Фрау Марта, она велела перестелить постель, — еле слышно прошептала Лотта.

— Успеется, — промурлыкал постоялец.

Подойдя вплотную к девушке, он взял ее за подбородок. Лотта зажмурилась. Она почувствовала, как ее ноги стали ватными. Постоялец ловко повернул Лотту, еще секунда и ее юбки взлетели вверх и тут уже она обмякла полностью, отдавшись на волю этого красавца. Через несколько минут он отпустил ее.

— Теперь можешь перестилать постель.

Лотта с раскрасневшимся лицом, но с той же аккуратной прической, с какой она вошла в комнату, кинулась к перинам. А постоялец со скучающим видом подошел к окну.

Гостиница «Город Гамбург» считалась весьма респектабельной в Любеке. Отсюда, из окна, открывался великолепный вид старого ганзейского города. Неподалеку была церковь Святого Петра, а дальше маячили остроконечные крыши двух круглых башен городских ворот Холстентор. Справа была видна Мариенкирхе — церковь девы Марии тринадцатого века, а дальше церковь корабельщиков Святого Якоба. Прочные и красивые мосты были перекинуты через реку Траве. Но Дантес смотрел на город и не видел его, занятый своими думами.

— Нет ли новых постояльцев? — вдруг отрывисто спросил он. Лотта, занятая перинами и приятными воспоминаниями о недавно прошедших минутах, вздрогнула от неожиданно прозвучавшего вопроса и ни к месту сделала книксен.

— Ты что, не слышала? — с раздражением переспросил Дантес.

Лотта густо покраснела и заикаясь, сообщила, что сегодня с утра никто не съезжал, а прибыла пожилая знатная дама, которая будет ждать пироскафа «Траве» из Любека в Санкт-Петербург. А может пироскафа «Нева». Если ей захочется подольше побыть в Любеке.

— Узнай, как зовут эту даму, — распорядился Дантес, — и если еще кто-нибудь до вечера приедет, тут же сообщи. А что, фрау Марта осведомлялась о моем здоровье? И что ты сказала? — вопросы были заданы четко и Лотта с готовностью отвечала. Наконец, Дантес отпустил ее.

Спускаясь по лестнице Лотта с тоской думала, что ее «либлинг» скоро отправится в этот далекий Санкт-Петербург. А она останется опять со своим Йозефом. Ее «либлинг» был так изобретателен, так изыскан, не то что этот грубиян Йозеф, который валил ее на спину и так долго и нудно сопел, что Лотта только и думала, когда кончится эта пытка. А у «либлинга» все получалось так искусно, что Лотта млела от одного его прикосновения. И он за неделю не повторился.

А Дантес уже забыл о Лотте, об экзерцисах, которые, как он твердо был уверен, также как и обливания по утрам холодной водой, чрезвычайно полезны для здоровья. Второму его приучили с детства в иезуитском колледже, а к первому он пришел своим умом. К тому же ему было необходимо оттачивать свое умение. И не на дамах же из высшего света это делать! По крайней мере, не на первых же порах обольщения. Потом-то, в общем, они все одинаковы. Еще одним, очень важным пунктом, он считал вхождение в расположение старых дам. Тут должны были действовать совсем другие приемы. В общем, все не так просто, как кажется неискушенному человеку с первого взгляда. Это целая философия, и наука, впрочем.

В дверь опять поскреблись условным знаком. Это Лотта уже кое-что узнала и торопилась сообщить своему «либлингу». Дама, которая недавно приехала, русская. Но живет в Париже. Она жена генерала. Ее фамилия… Лотта с трудом произнесла прочтенную ею фамилию в регистрационном журнале:

— С-вет-шин, — и посмотрела на Дантеса.

— Светшин, — задумчиво повторил Дантес. — Данке шён, Лоттхен, — и потрепал ее за подбородок. Так как подбородок почему-то присутствовал в начале каждой их любовной игры, Лоттхен встрепенулась, но Дантес тут же охладил ее, велев отправляться и по мере возможности, разузнать все о русской даме.

У него была блестящая тренированная память, которая тотчас же услужливо подсказала ему: Свечина, батюшка, Свечина! Софья Петровна! Ну, какой же католик, особенно интересующийся Россией, не знает этого звучного имени! «Эгерия католицизма»! Как та нимфа Эгерия, которая жила в ручье возле священного дуба и давала советы римским императорам… Дантес прекрасно знал родословную этой дамы, где сверкали драгоценными алмазами представители российского императорского дома, покровительствовавшие католицизму. Предки Софьи Свечиной сыграли значительную роль в русской истории. Ее отец, Петр Соймонов, был сенатором и действительным тайным советником, а мать — дочерью генерала Ивана Волгина, известного историка, члена Российской академии. Дочь назвали в честь императрицы Екатерины II, которая при рождении была крещена Софьей-Августой-Фредерикой. Вскоре после рождения дочери Соймонов стал секретарем императрицы и обосновался в Зимнем дворце.