Белое и красное - [80]

Он обратил внимание, что Лесевский внимательно слушает. Точит болезнь его, но ни один мускул не дрогнул на лице. Железный человек. Какая сила воли! И еще успел Чарнацкий заметить, что из кармана у Лесевского торчит толстая тетрадь в потрепанной обложке.

— Ремонт «Акепсима Шнарева» закончим завтра, — заключил Чарнацкий, отмывая руки, перепачканные маслом.

— Вот теперь, товарищ, вы совсем наш. Настоящий красногвардеец. — Это сказал Рыдзак, окончательно убедившийся, что Чарнацкий — нужный человек в отряде. — Надо поменять название, пусть будет, ну… к примеру, «Интернационалист».

— Пока оставим это название, — бросил Лесевский, он сидел на палубе, подставив лицо солнцу. — История имеет право на иронию. На «Акепсиме Шнареве» доплывем до цели и экспроприируем у наследников старого Акепсима их капиталы. А там можно и сменить название.

— Хорошо, что напомнил. — Рыдзак даже не улыбнулся. — Как возьмем Якутск, необходимо в первую очередь захватить склад с мехами Шнарева и этого, второго, как его там, фамилия есть в актах, переданных нам Николаем Николаевичем… ну…

— Никифорова, — подсказал Чарнацкий.

— Мех — это валюта. Центросибири она очень даже нужна будет.

Рыдзак верил, несмотря на вести, доходившие до них из Иркутска, что мятеж чехословацкого корпуса удастся подавить.

К пристани быстрым шагом направлялся Янковский. Поручик из молодых кадровых офицеров выглядел весьма картинно. В кожаной куртке, на груди бинокль, сбоку планшет. При виде его Таня, о чем-то весело болтавшая с парнями из отряда Даниша, умолкла. «Ага, значит, у юного поручика есть кое-какие шансы… в тайном голосовании», — почему-то подумал Чарнацкий.

Янковский по-военному вытянулся в струнку перед Рыдзаком.

— Из Иркутска телеграмма, на ваше имя. Велено прочесть, переписано с ленты. Лента конфискована, — добавил он поспешно.

Рыдзак взял бумагу, пробежал глазами первые строчки, потом громко прочел:

— «Командиру интернационального отряда товарищу Рыдзаку. Доводим до вашего сведения и сведения всех красногвардейцев текст чрезвычайного сообщения Сибирского телеграфного агентства: В ночь с тринадцатого на четырнадцатое июня в Иркутске банда белогвардейцев сделала попытку выступить против власти Советов, в полночь напала на часовых, охранявших склад со спиртными напитками, захватив пятьдесят пять винтовок, напала на тюрьму. Сирены подняли город на ноги, вооруженные рабочие отряды изгнали из города предателей. Бандиты разгромлены, оружие конфисковано: винтовки, одна пушка, два пулемета, автомобиль. Бунт парализовал жизнь города. Количество убитых и раненых не установлено…»

«Нет покоя Иркутску, — размышлял Чарнацкий. — Получается, не мы оказались в центре драматических событий… Лена, дорогая моя река…»

Он кинул взгляд на берег, где Томашевский с бойцами наполняли мешки песком. «Этот варшавский песковоз занимается своим любимым делом», — не мог не отметить Чарнацкий.

— Не понимаю одного, почему штаб Таубе передал лишь текст сообщения Сибирского телеграфного агентства и не дал своей оценки ситуации? — удивлялся Рыдзак.

— Не было времени на это. Скажи спасибо, что вообще вспомнили о нас. Видимо, обеспокоены, чтобы происшедшее в Иркутске не докатилось сюда, до Лены, в искаженном виде.

— Интересно, где сейчас отряд Стояновича из Бодайбо?

— Плывет по Витиму.

Еще совсем недавно русло Лены было так узко, а берега настолько близко, что без труда можно было сорвать распустившиеся веточки вербы. А сейчас река разлилась широко, солнце и встает над безбрежным ее простором, и тонет по вечерам тоже где-то в реке. Вдалеке, затянутые дымкой, проплывают то ли островки, то ли пароходики. Трудно привыкнуть, что в среднем своем течении Лена спокойная, величавая, не то что в верховьях, где она набирает силу.

«Совсем я ослаб», — отмечает про себя Лесевский. Хорошо, что перебрались на настоящие суда, здесь можно хоть отыскать укромный уголок и посидеть спокойно. Он устроился на палубе за мешками с песком, прилег рядом с пулеметом, оставленным без присмотра. Они плывут серединой реки, и надобности охранять «огневую точку» нет никакой. Отсюда он наслаждается простором, любуется серебристыми переливами воды, нежной зеленью кустов на островках… Иногда, разрезая спокойную гладь воды, проскользнет моторка.

И жандармов, и попов

Скинуть к черту, мы сумеем

Обойтись без этих псов…

Старая песня, Лесевский пел ее со своими русскими товарищами еще в 1905 году. Красногвардеец, который поет ее, совсем молоденький паренек, он и не помнит той революции. Лесевский закрыл глаза, услышав, что кто-то направляется к нему.

— Как настроение?

Рыдзак делает вид, что не замечает плохого состояния товарища. Этот наивный прием поддержать в друге бодрость трогает Лесевского.

— Настроение? Вот любуюсь рекой и думаю, сколько же народу по ней проплыло. Зачем и куда плыли? Впрочем, не в этом дело.

— А сколько эта Лена может дать электричества, — вздохнул Рыдзак и тут же переменил тему: — Жаль, что Стоянович не получил нашей телеграммы в Витиме и прошел дальше.

— Не получил, или ему не вручили. Эти телеграфисты в Витиме что-то не очень симпатичны.