Белларион - [95]

— Тебя пытали, мессер доктор. Джанмария решил попостить тебя.

Пытка под названием «Великий Пост» — была изобретением самого Джанмарии. Она длилась сорок дней, и каждый день у пленника вырывали один или несколько зубов, затем наступала очередь ногтей, после этого выкалывали глаза и отрезали язык. Когда несчастный уже не мог признаться в том, чего от него хотели, и пытка, таким образом, теряла всякий смысл, его наконец убивали.

Губы Момбелли судорожно шевелились, но ни одного слова не сорвалось с них. Он пошатнулся и оперся плечом о стену.

— Почему тебя пытали? Чего хотел от тебя герцог?

— Я не говорил, что меня пытали. Это неправда.

— Состояние, в котором ты находишься, говорит само за себя. Почему он начал пытать тебя? И почему вдруг перестал? Отвечай! — схватил Белларион его за плечи. — К чему тебя принудили? Ты решил молчать?

— О Боже! — простонал врач и стал медленно оседать вдоль стены, словно лишился чувств.

— Идем со мной, — безжалостно сказал Белларион и грубо поволок его за собой вниз по широкой лестнице на просторный двор, где скучали несколько солдат из личной охраны Фачино.

— В камеру пыток, — отрывисто распорядился он, передавая Момбелли в их руки.

Момбелли что-то закричал, жалобно и бессвязно, но Белларион даже не взглянул на беднягу, и солдаты потащили его через двор к одной из угловых башен замка, в подземелье которой была устроена пыточная камера. В самом центре, на неровном каменном полу, стояла жуткая деревянная рама с привязанными к ней ремнями. Стражники поставили Момбелли рядом с дыбой, и спустившийся вслед за ними в камеру Белларион велел им обнажить его. Солдатам явно не хотелось исполнять роль палачей, но, видя непреклонность Беллариона, его суровый, горящий гневом взор, они не посмели ослушаться. Крики несчастного, казалось, заполнили всю камеру, отражаясь от стен и низких вводов; каким-то образом ему удалось вырваться из рук солдат, он бросился к Беллариону и, полуобнаженный, упал к его ногам.

— Христа ради, синьор, пощадите! Я не вынесу этого. Если хотите, повесьте меня, но только не пытайте.

Белларион взглянул на него и в глубине своей души почувствовал глубочайшее сострадание и жалость к этому несчастному, но его голос звучал все так же твердо и безжалостно, когда он произнес:

— Ответь на мой вопрос, и твое желание будет немедленно исполнено. Тебя повесят и не заставят больше страдать. Почему герцог пытал тебя и чего он от тебя добивался? К какой мерзости герцогу удалось в конце концов склонить тебя?

— Синьор, зачем мучить меня, если вы уже сами обо всем догадались? Это несправедливо. Бог — свидетель, это несправедливо по отношению ко мне, маленькому человеку, которого другие использовали для достижения своих гнусных целей. Я не сдавался, пока Бог давал мне силы сопротивляться. Но настал момент, когда они кончились. Я готов был согласиться на все, лишь бы прекратился этот ужас. Смерть не испугала бы меня, но я не смог более выносить боль. О, синьор, будь я злодеем, им не пришлось бы пытать меня. Сначала меня пробовали подкупить, и суммы, которую мне предлагали, хватило бы мне до конца моих дней. Я отказался, и тогда мне стали угрожать смертью. Когда же и смерть не испугала меня, они решили подвергнуть меня пытке, которую герцог нечестиво называл «Великий Пост». Каждый день у меня вырывали по два зуба, а через две недели, когда я лишился всех зубов, они занялись моими ногтями. Вытерпеть эти муки оказалось выше моих сил, и я согласился.

Белларион сделал знак солдатам, и они поставили Момбелли на ноги.

— Ты уступил их требованию отравить синьора Фачино под предлогом лечения его болезни. Вот на что ты согласился. Но кого ты имел в виду, говоря «они»?

— Герцога Джанмарию и Антонио делла Торре, — не осмеливаясь взглянуть в пылавшие гневом глаза Беллариона, ответил Момбелли.

Белларион вспомнил предупреждения Венегоно: «Вы забываете, насколько ядовитое создание Джанмария. Вспомните о гербе их рода».

— Бедняга! — сказал Белларион. — Мне жаль тебя, и ты можешь надеяться на пощаду, если исправишь содеянное тобой.

— Увы, синьор! — простонал Момбелли, в отчаянии заламывая руки. — От этого средства нет противоядия. Оно действует, медленно разлагая внутренности. Повесьте меня, синьор, я заслужил смерть. Не будь я трусом, я сам повесился бы, как только меня выпустили из темницы. Но герцог угрожал мне, говоря, что, если я ослушаюсь его, пытка будет продолжена до тех пор, пока я не умру от нее. И он поклялся, что мой отказ не спасет синьора Фачино, участь которого уже давно предрешена.

Гнев и сострадание боролись друг с другом в душе Беллариона. Разве может у кого-нибудь подняться рука, подумал он, чтобы повесить этого измученного и сломленного пытками человека! Холодным, ровным тоном он приказал:

— Верните ему одежду и содержите его под стражей до тех пор, пока я не пришлю за ним.

С этими словами он повернулся и медленно вышел из подземной камеры. Когда он поднялся наверх, во двор замка, его решение уже созрело: пускай это будет стоить ему головы, но Джанмария не должен избегнуть возмездия.

Впервые Белларион решил свернуть с пути, по которому неуклонно продвигался все последние годы, и взяться за дело, совершенно не относящееся к выполнению поставленной им перед собой задачи.