Белладонна - [20]

О, магическое прикосновение!

* * *

Каждый день мы поднимаемся в дом, садимся в тени виноградных лоз и, обмахиваясь веерами, слушаем, как Леандро рассказывает одну из своих бесчисленных историй. Мне приходится быть очень осторожным с солнцем — я больше не загораю, я покрываюсь пятнами.

Леандро, как Шахерезада, чарует нас и наставляет. Он ничего не говорит напрямик, всегда ходит вокруг избранной темы, и таким образом мы гораздо лучше запоминаем его слова.

— Я больше не стремлюсь повелевать людьми, указывать им, что и как делать, — сказал Леандро однажды знойным днем, незадолго до сумерек. — Я занимался этим много лет и заплатил высокую цену. Теперь я довольствуюсь тем, что наблюдаю за другими. Они сами должны находить ответы.

Он заставляет нас думать. Белладонна наблюдает за ним, впитывает его манеры, его мудрость, огромный запас знаний, очаровательную внешность, за которой скрывается железный стержень. Вбирает в себя его боль. И, конечно же, его безжалостность. Время от времени он делится с нами мелкими уловками из своего обширного каталога грязных трюков. Лично я только ради этих минут и живу. И не ждите, чтобы я вам что-нибудь открыл. Неужели вы считаете меня таким глупцом?

Кроме того, думаю, вы вскоре сами поймете, какие из уловок я перенял от него.

— Расскажите о своем детстве, — говорит Леандро Белладонне в один прекрасный день. — Это поможет мне понять вас.

Мне и самому любопытно. Она никогда не заикалась о своей семье.

— Я выросла в Америке, в маленьком городке неподалеку от Сент-Луиса, — говорит она после долгой паузы, глядя на подсолнухи, поникшие от жары. — Уэбстер-Гроувз, штат Миссури. В миллионе миль отсюда. Моя мать целыми днями только пила да ссорилась с отцом. Она любила его до безумия. Он был банкир, значит — большая шишка в нашем тесном мирке, и чуть не лопался от важности. Уильям и Мария, печально знаменитые Никерсоны, из тех, что не пропускают ни одной вечеринки. Я была их единственным ребенком. Вот почему я иногда завидую вам с Маттео, — добавляет она, обращаясь к мне.

— Завидуешь? Нам? — Я оторопел.

— Завидую тому, что вы близнецы, — поясняет она. — Завидую, что каждый из вас рос рядом с родной душой.

— Ну, и много ли это нам принесло счастья?

Она пропускает мое замечание мимо ушей.

— Моя мать только и делала, что ходила на вечеринки, где играют в бридж, пропадала в окружном клубе, исполняла каждый каприз отца. А я страдала без родительского внимания. Меня отдали в интернат, но я постоянно попадала в беду, потому что мне страстно хотелось, чтобы хоть кто-нибудь заметил меня. — Она сокрушенно усмехнулась. — Я всегда вступалась за проигравших. Меня выгнали из школы за то, что я отрезала косички Салли Симпсон и сунула ее головой в унитаз. Она всегда задирала малышей, за это я ее терпеть не могла.

— Она наверняка этого заслуживала, — говорю я.

— Конечно, заслуживала, но мои родители разъярились. Они были страшные снобы, только и заботились о хороших манерах. Стремились произвести впечатление, затмить всех в своем клубе. Чем угодно — самой большой машиной, самым сухим мартини, самым модным декоратором, который расставил по всему дому туго набитые диваны. А мне хотелось только одного — порадовать их. Каждый ребенок стремится порадовать своих родителей. Мне хотелось угодить всем. Но я не знала, как. А потом моя мать стала пить все больше и больше, — продолжала она. Ее лицо замкнулось, голос стал далеким. — И с головой ушла в азартные игры. Как только отец уходил на работу, она брала программы скачек и украдкой выбиралась из дома. Она шла к букмекерам — пешком, дабы никто в городе не видел, что она едет на машине, и не спросил, куда она направляется. Наверное, благодаря этому ей и удавалось сохранять стройную фигуру. Она прятала пустые бутылки в саду, под розовыми кустами. Для пьяницы у нее был превосходный стиль.

Белладонна вздыхает и долго молчит.

— Где они сейчас? — отваживаюсь спросить я.

— На кладбище Святого Духа. Бок о бок навсегда, — отвечает Белладонна. — Разбились в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать лет. Возвращались домой из клуба, вдребезги пьяные. Хорошо, что они хотя бы умерли вместе.

— А что потом случилось с вами?

— Я переехала жить в Миннеаполис, к дяде Полу, тете Блэр и кузине Джун. Точнее, жила у них летом. Мне было легче оставаться в интернате, там все сочувствовали мне, бедной сиротке. Прекратила свои выходки и стала невыносимо вежливой. Учителя меня любили, но я пряталась от них за своими безукоризненными манерами, потому что так, мне казалось, я сохраняю в душе нечто, очень важное для моих родителей. А потом, окончив среднюю школу, я уехала к Джун. Она жила в Лондоне, делала вид, что изучает искусство.

— А на самом деле подыскивала себе мужа.

— Вот именно. Впервые в жизни я смогла свободно вздохнуть. Я как раз начала прикидывать, чего я смогла бы достичь, когда… точнее, куда… — Ее лицо темнеет, становится суровым, на щеках залегают жестокие тени. — Вот куда завели меня безупречные манеры. Туда, где меня обманули.

Леандро вздыхает.

— Простите, — говорит он.

— Где теперь Джун? — спрашиваю я.

— Понятия не имею, — голос Белладонны полон горечи. — Когда мы жили в Лондоне, она была занята только собой, искала женихов. Не знаю, где она с ним познакомилась, но именно она представила меня Хогарту, с этого все и началось.