Белла Ахмадулина. Любовь – дело тяжелое! - [24]

«Они очень, очень, очень смеялись, – вспоминала Ахмадулина, – но сказали, что все равно написано очень хорошо, и хорошо, что ты так чувствуешь, вот и правильно. В общем, они меня похвалили. И тогда я к ним привязалась. Я стала каждый день к ним приходить, как на работу, мне это внушало большое какое-то ощущение строгой серьезности. Они меня ласкали и давали такие несложные задания».

Следующим заданием стало пойти в ресторан «Прага», который ремонтировала метростроевская молодежь, и написать об их работе. С виду действительно просто, но не на практике – Белла же ничего не понимала в технических вопросах, поэтому молодые работники Метростроя только смеялись в ответ на ее расспросы «про электричество, как они проводят электричество и как связано электричество и метро». Естественно, ее никто не принимал всерьез – сказались и обычное презрение «технарей» к «гуманитариям», и то, что она девушка, и ее крайняя молодость. На ее вопросы не отвечали, а если и отвечали, то несли какую-то чушь, которую она тоже не понимала и только внутренним чутьем угадывала, что ее дурачат. Но Белла была упрямой и настырной, она продолжала спрашивать, во все совала нос, и в конце концов поплатилась за свою настойчивость – она обо что-то ударилась, да так сильно, что рассекла лоб над бровью, и все лицо оказалось залито кровью. «Тогда все эти вот злоязычные, или остроязычные, мальчишки пришли в ужас… – рассказывала она. – Они страшно испугались, никто не знал, что делать, но там нашли какую-то медицину, и мне голову мгновенно забинтовали и отправили на метро же как метростроевца в поликлинику Метростроя. Но когда я ехала в метро, а мне уже к тому времени выдали какой-то комбинезон, какую-то каску, и когда я ехала в метро, я, во-первых, страшно гордилась, что я метростроевский такой человек, и все вот едут просто на метро, по эскалатору, просто так едут, а я еду с производственной травмой, на которую все эскалаторы немедленно обратили внимание, потому что голова вся забинтована, с направлением в поликлинику Метростроя. И вот я еду, и все меня жалеют. И я страшно горжусь, действительно, они просто катаются, а я еду с раной, сквозь бинт проступает кровь».

Статью она, конечно, написала, и хотя над ее рассказом о том, как «молодые работники Метростроя провели сколько-то километров электричества» все опять посмеивались, уважение и сотрудников газеты, и молодых метростроевцев она все же заслужила. Да и сама она гордилась своей производственной травмой, чувствовала себя ужасно взрослой и опытной и горела желанием продолжать работу, несмотря на перебинтованную голову.

Энтузиазм травмированной сотрудницы метростроевцев изрядно беспокоил, поэтому, когда стало ясно, что от нее так просто не избавиться и на больничном она сидеть не будет, в газете сдались и повели показывать ей тоннели метро, объяснять, что и как работает, как подводится электричество и так далее, в общем, начали серьезно вводить ее в курс дела, чтобы она хотя бы понимала, о чем пишет. И надо сказать, об этом времени Ахмадулина никогда не жалела и вспоминала его с удовольствием. «Я помню такой добрый смех, не обидный, веселый, – говорила она. – Я считала, что такой опыт был мне очень полезен».

Стихи она, разумеется, не забросила – с тех пор, как она начала их писать, это стало естественной частью ее жизни. В кружке ли или одной, с возможностью их кому-то читать или без, она все время писала. Но она никогда не чувствовала себя каким-то исключением, кем-то особенным и важным, наоборот, очень интересовалась любыми возможными единомышленниками. Как-то раз, еще в то время, когда она работала в «Метростроевце», она прочитала в газете про рабочего автобусного цеха, который занимается в литературном кружке завода Лихачева и пишет стихи. Это вызвало у нее искреннее восхищение – ну надо же, рабочий, а тоже поэт – и желание познакомиться с ним и с другими людьми, занимающимися в этом кружке. Причем это желание она тут же и осуществила – поехала на завод и познакомилась с Евгением Михайловичем Винокуровым, в то время бывшим руководителем заводского литературного кружка.

«Евгений Михайлович Винокуров был тогда довольно молод, просто таким образом приходилось подрабатывать, – вспоминала Ахмадулина, поясняя, каким образом будущий лауреат Государственной премии СССР оказался на такой незаметной и не соответствующей его таланту работе. – И очень толково, очень остроумно, хоть в тягость, может, ему это было, но… Винокуров потом всегда и говорил, что я его ученица, в каком-то смысле это точно так и было, потому что я приходила, ездила в этот кружок.

Там были очень одаренные люди, и я их заметила. Меня там все хвалили за «Горе от ума», а я заметила очень одаренных людей – Наталью Астафьеву, замечательную такую. Рабочий автобусного цеха Колотиевский писал стихи. Из него я ничего не помню, только «На руках лежат веснушки, словно крошки табака».

Белла принесла на суд Винокурова стихотворение «Черный ручей», написанное летом в деревне, в маленьком домике на берегу Оки, который она называла избушкой. Родители по ее просьбе сняли для нее этот домик в какой-то страшной глуши, где почти не было людей, зато была природа, тишина, и где можно было отдохнуть от городской суеты. «Там я очень наслаждалась, – с нежностью вспоминала Ахмадулина это лето. – Маленькая, крошечная избушка с какой-то печкой, которую я не умела топить, и совершенно разрушенная, и полное отсутствие кого бы то ни было. Никого не было, ни одного человека, но я любила это. Я видела вот эти деревья, и там змейки такие еще ползали, но неопасные. И особенно кузница трогала меня, потому что я понимала, что она старинная, древняя. И в избушке в этой я поживала и очень заглядывалась на эту кузницу, то есть на древнее время, на старое».