Белла Ахмадулина - [2]

и в нём – ручной, несоразмерный

тот самолётик в глубине?

И всё же, отрезвев от сна,

иду я на аэродромы —

следить огромные те громы,

озвучившие времена.

Когда в преддверье высоты

всесильный действует пропеллер,

я думаю – ты всё проверил,

мой маленький? Не вырос ты.

Ты здесь огромным серебром

всех обманул – на самом деле

ты крошка, ты дитя, ты еле

заметен там, на голубом.

И вот мерцаем мы с тобой

на разных полюсах пространства.

Наверно, боязно расстаться

тебе со мной – такой большой?

Но там, куда ты вознесён,

во тьме всех позывных мелодий,

пускай мой добрый, странный сон

хранит тебя, о самолётик!

1962

Сказка о дожде в нескольких эпизодах с диалогами и хором детей

1

Со мной с утра не расставался Дождь.

– О, отвяжись! – я говорила грубо.

Он отступал, но преданно и грустно

вновь шёл за мной, как маленькая дочь.

Дождь, как крыло, прирос к моей спине.

Его корила я:

– Стыдись, негодник!

К тебе в слезах взывает огородник!

Иди к цветам!

Что ты нашёл во мне?

Меж тем вокруг стоял суровый зной.

Дождь был со мной, забыв про всё на свете

Вокруг меня приплясывали дети,

как около машины поливной.

Я, с хитростью в душе, вошла в кафе

и спряталась за стол, укрытый нишей.

Дождь под окном пристроился, как нищир

и сквозь стекло желал пройти ко мне.

Я вышла. И была моя щека

наказана пощёчиною влаги,

но тут же Дождь, в печали и отваге,

омыл мне губы запахом щенка.

Я думаю, что вид мой стал смешон.

Сырым платком я шею обвязала.

Дождь на моём плече, как обезьяна, сидел.

И город этим был смущен.

Обрадованный слабостью моей,

Дождь детским пальцем щекотал мне ухо.

Сгущалась засуха. Всё было сухо.

И только я промокла до костей.

2

Но я была в тот дом приглашена,

где строго ждали моего привета,

где над янтарным озером паркета

всходила люстры чистая луна.

Я думала: что делать мне с Дождем?

Ведь он со мной расстаться не захочет.

Он наследит там. Он ковры замочит.

Да с ним меня вообще не пустят в дом.

Я толком объяснила: – Доброта

во мне сильна, но всё ж не безгранична.

Тебе ходить со мною неприлично. —

Дождь на меня смотрел, как сирота.

– Ну, черт с тобой, – решила я, – иди!

Какой любовью на меня ты пролит?

Ах, этот странный климат, будь он проклят! —

Прощенный Дождь запрыгал впереди.

3

Хозяин дома оказал мне честь,

которой я не стоила. Однако,

промокшая всей шкурой, как ондатра,

я у дверей звонила ровно в шесть.

Дождь, притаившись за моей спиной,

дышал в затылок жалко и щекотно.

Шаги – глазок – молчание – щеколда.

Я извинилась: – Этот Дождь со мной.

Позвольте, он побудет на крыльце?

Он слишком влажный, слишком удлиненный для комнат.

– Вот как? – молвил удивленный

хозяин, изменившийся в лице.

4

Признаться, я любила этот дом.

В нём свой балет всегда вершила лёгкость.

О, здесь углы не ушибают локоть,

здесь палец не порежется ножом.

Любила всё: как медленно хрустят

шелка хозяйки, затененной шарфом,

и, более всего, плененный шкафом —

мою царевну спящую – хрусталь.

Тот, в семь румянцев розовевший спектр,

в гробу стеклянном, мёртвый и прелестный.

Но я очнулась. Ритуал приветствий,

как опера, станцован был и спет.

5

Хозяйка дома, честно говоря,

меня бы не любила непременно,

но робость поступить несовременно

чуть-чуть мешала ей, что было зря.

– Как поживаете? (О блеск грозы,

смирённый в слабом горлышке гордячки!)

– Благодарю, – сказала я, – в горячке

я провалялась, как свинья в грязи.

(Со мной творилось что-то в этот раз.

Ведь я хотела, поклонившись слабо,

сказать:

– Живу хоть суетно, но славно,

тем более что снова вижу вас.)

Она произнесла:

– Я вас браню.

Помилуйте, такая одаренность!

Сквозь дождь! И расстояний отдаленность! —

Вскричали все:

– К огню ее, к огню!

– Когда-нибудь, во времени другом,

на площади, средь музыки и брани,

мы свидимся опять при барабане,

вскричите вы:

«В огонь ее, в огонь!»

За всё! За Дождь! За после! За тогда!

За чернокнижье двух зрачков чернейших,

за звуки с губ, как косточки черешен,

летящие без всякого труда!

Привет тебе! Нацель в меня прыжок.

Огонь, мой брат, мой пёс многоязыкий!

Лижи мне руки в нежности великой!

Ты – тоже Дождь! Как влажен твой ожог!

– Ваш несколько причудлив монолог, —

проговорил хозяин уязвленный. —

Но, впрочем, слава поросли зеленой!

Есть прелесть в поколенье молодом.

– Не слушайте меня! Ведь я в бреду! —

просила я. – Всё это Дождь наделал.

Да, это Дождь меня терзал, как демон.

Да, этот Дождь вовлек меня в беду.

И вдруг я увидала – там, в окне,

мой верный Дождь один стоял и плакал.

В моих глазах двумя слезами плавал

лишь след Дождя, оставшийся во мне.

6

Одна из гостий, протянув бокал,

туманная, как голубь над карнизом,

спросила с неприязнью и капризом:

– Скажите, правда, что ваш муж богат?

– Богат ли муж? Не знаю. Не вполне.

Но он богат. Ему легка работа.

Хотите знать один секрет? – Есть что-то

неизлечимо нищее во мне.

Его я научила колдовству —

во мне была такая откровенность, —

он разом обратит любую ценность

в круг на воде, в зверька или траву.

Я докажу вам! Дайте мне кольцо.

Спасем звезду из тесноты колечка! —

Она кольца мне не дала, конечно,

в недоуменье отстранив лицо.

– И, знаете, еще одна деталь —

меня влечет подохнуть под забором.

(Язык мой так и воспалялся вздором.

О, это Дождь твердил мне свой диктант.)

7

Всё, Дождь, тебе припомнится потом!

Другая гостья, голосом глубоким,