Белинский - [8]
В своей статье «Опыт нравственной философии А. Дроздова», написанной в сентябре 1836 г., Белинский, отражая идеи Фихте, излагает основной вопрос философии в духе субъективного идеализма. Он утверждает, что «факты и явления не существуют сами по себе: они все заключаются в нас. Вот, например, красный четвероугольный стол: красный цвет есть произведение моего зрительного нерва, приведенного в сотрясение от созерцания стола; четверо-угольная форма есть тип формы, произведенный моим духом, заключенный во мне самом и придаваемый мною столу; самое же значение стола есть понятие, опять-таки во мне же заключающееся и мною же созданное, потому что изобретению стола предшествовала необходимость стола, следовательно, стол был результатом понятия, созданного самим человеком, а не полученного им от какого-нибудь внешнего предмета» (3, 2, 239–240).
Но субъективный идеализм уже тогда по существу был совершенно чужд Белинскому, а «абстрактный идеал» очень скоро перестал его удовлетворять, и он отрекся от него. Впоследствии он в шутливой форме признался Бакунину, что «прогулялся» по идеям Фихте «больше для компании, чтобы тебе не скучно было одному» (3, 11, 322–323). Отмечая, что учение Фихте принесло ему «великую пользу», Белинский вместе с тем подчеркнул, что оно сделало и много зла: возбудило веру в мертвую, абстрактную мысль. Но эта вера была непродолжительной. Какую же пользу критику принесло его увлечение идеями Фихте? Белинский прямо не говорит об этом. Но в последующие годы, подчеркивая большое значение Фихте в истории философии, он относит немецкого мыслителя к «пророкам гуманности», к «жрецам вечной любви и вечной правды» и отмечает его заслугу в призыве к действию. Видимо, именно эти особенности философии Фихте оставили свой след, хотя и в преображенном виде, в мировоззрении Белинского.
В 1836 г. произошло событие, которое, по выражению Герцена, «прогремело подобно выстрелу из пистолета глубокой ночью» и «разбило лед после 14 декабря». В «Телескопе» было опубликовано «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева, содержавшее кроме философских идей автора резкую критику существовавшей в России системы. Это было первое открытое критическое выступление после восстания декабристов. По распоряжению Николая I «Телескоп» был закрыт, Надеждин сослан, а Чаадаев объявлен сумасшедшим. Поскольку Белинский был непричастен к опубликованию «Письма», он отделался обыском при въезде в Москву. Все же он снова остался без средств к существованию и полтора года не печатался. Только с марта 1838 г., став фактическим руководителем журнала «Московский наблюдатель» (формально его редактором являлся В. П. Андросов), Белинский возобновил свою литературную деятельность.
Все это время критик продолжает разрабатывать свою философскую концепцию. В каком же направлении идет эта разработка? Большой интерес представляет здесь свидетельство В. Ф. Одоевского. «Всякий раз, — пишет он, — когда мы встречались с Белинским… мы с ним спорили жестоко, но я не мог не удивляться, каким образом он из поверхностного знания принципов натуральной философии (naturphilosophie) развивал целый органический философский мир sui generis. Едва имея понятия о Шеллинге только, Белинский сам собой дошел до Гегеля, ему неизвестного, то есть в Белинском совершился своеобытно тот переход, который в философском мире совершился появлением Гегеля после Шеллинга… Развить в себе самом целый ряд философских теорем, развивавшихся в философской атмосфере мира, не далось бы дюжинному человеку» (6, 17).
Итак, по мнению Одоевского, Белинский «дошел до Гегеля» самостоятельно, еще до знакомства с его произведениями. Когда состоялось это знакомство? Некоторые сведения о Гегеле критик мог почерпнуть еще в первой половине 30-х годов из переводных статей, печатавшихся в русских журналах, в особенности в «Телескопе», а еще больше — из бесед со Станкевичем, которого Герцен называл «первым последователем Гегеля в кругу московской молодежи». Но письма Белинского свидетельствуют, что он вплотную подошел к изучению гегелевской философии в конце 1837 г. Осенью этого года М. Н. Катков, переводивший введение к «Эстетике» Гегеля, передал ему содержание этого произведения (см. 3, 11, 189, 272, 387), а примерно в начале 1838 г. Бакунин, изучавший «Феноменологию духа» и «Энциклопедию философских наук», познакомил критика с гегелевской философией истории, права и религии (см. 3, 11, 218, 386). В это же время возникает и особый интерес к Гегелю в кружке Станкевича, когда, по словам Герцена, для его членов не стало «параграфа во всех трех частях „Логики“, в двух „Эстетики“, „Энциклопедии“ и пр., который бы не был взят отчаянными спорами нескольких ночей» (см. 18,
