Белеет парус одинокий - [2]

Оторвавшись от созерцания крохотного водоворота, в который время от времени срывались налипшие на стенки песчинки сахара, наемник вдруг наткнулся на широко распахнутые глаза растрепанной девочки по ту сторону решетки.

На вид малышке можно было дать лет семь-восемь, немытые и нечесаные сосульки темных прядей торчали во все стороны, на чумазом личике – чуточку страха и огромная ответственность за одноногую лысую куклу, которую девочка сжимала в исцарапанных ручонках.

Альдо уже видел ее однажды. Тогда их – еще совсем зеленых юнцов без боевого опыта – бросили усмирять мятеж на одной из колоний. Бравые выпускники кадетского корпуса весело убивали тринадцатилетних мальчишек с допотопным оружием, с огоньком насиловали местных женщин, без какого-либо намека на угрызения совести изощренно издевались над такими вот маленькими девочками. Мятеж был подавлен, бравые выпускники кадетского корпуса улетели к себе на искусственный спутник, а маленькая девочка, оставшись без родителей, так и стояла на развалинах своего дома, тиская в руках изуродованную пластмассовую куклу, обнимая окружающий мир широко распахнутыми зрачками…

Альдо стало интересно, по какому принципу тварь выцедила из его воспоминаний именно этот образ. С болезненным любопытством мазохиста наемник ждал, кто будет следующим. В том, что следующий образ непременно будет, капитан "Германа Мелвилла" не сомневался, ведь фокус с маленькой девочкой не подействовал. Слишком уж чёрствым чудовищем стал Альдо к этому времени.

Даниэла. Миниатюрная блондинка с чуть раскосыми глазами. Стеганый летный комбинезон, высокие сапоги, черные полированные ногти, неизменная широкая улыбка – такая приятная, такая неестественная. Повседневно-профессиональная. Второй пилот его первого экипажа. Он тогда едва-едва оправился от потери отца.

Воспоминания унесли Альдо в прошлое. Даниэла стоит к нему спиной, беседуя со штурманом, но Альдо прекрасно знает, что именно она говорит – зеркальные стены отражают каждое движение, каждую гримаску милого личика. Они говорят о нем. Причём, штурман отвечает осторожно, чтобы Альдо ни в коем случае не догадался, о чем идёт речь.

– Скорее всего, нового бедолагу взяли из жалости, – всё так же улыбаясь, говорит Даниэла.

– Зачем ты так? – возражает штурман. – Мальчик прекрасно справляется со своими обязанностями.

– Но если бы не смерть папочки и не жалость кэпа, глухонемому ни за что не улыбнулось бы получить сюда назначение. Папочка похлопотал за мальчишку, даже отдав концы.

Откуда ей было знать, что Альдо прекрасно умеет читать по губам.

Как только то задание было выполнено, он подал документы на увольнение и, как говорят пилоты, ушел в свободное плавание. На одноместном паруснике, способном обходиться единственным членом экипажа.

Первым и почти непреодолимым желанием было отпереть клетку, снять силовое поле и залепить этому милому личику полновесную пощечину. Дрянь! Она и ногтя отцовского не стоила!

Чуть успокоившись, Альдо смял стаканчик с недопитым кофе и с размаху хлопнул им по полу. Даниэла от удивления слегка приоткрыла ротик. Даниэла? Да какая это, к черту, Даниэла?! Всего лишь полуразумное животное, ковыряющееся в клочьях его памяти и, словно сачком выуживающее образы, с которыми связаны самые яркие эмоциональные всплески. И всё-таки, долбанной твари удалось его зацепить. Альдо усмехнулся.

Он остро понял, что пора уходить, иначе сейчас метаморф доберется до самого болезненного, самого яркого. Кто это будет, капитан "Германа Мелвилла" знал наверняка. Он поднялся, поправил шорты, и двинулся уже было к выходу из трюма, но искушение всё-таки взяло верх. Не осознавая, что он делает, охотник за удачей прильнул к ржавым прутьям клетки, вцепившись в них до такой степени, что побелели пальцы.

Таким Альдо и запомнил отца – шрам на левой щеке, ухоженная бородка с кое-где пробивающейся сединой, руки большие, загрубевшие, на комбинезоне пара пятен от машинного масла. И глаза. В них всегда плескался океан эмоций, в который ныряешь, а потом, понимая, что забрался слишком глубоко, пытаешься выбраться наверх. У кого-то получалось, и он цеплялся за разбитое в щепки самообладание, жадно хватая ртом воздух, а кого-то отец давил своей волей, навсегда превращая в нерадивого и оттого впавшего в немилость юнгу. За исключением глаз, лицо капитана всегда оставалось каменно спокойным, словно замерзшие моря ледяных миров.

Проклятую хреновину заклинило – Альдо тупо смотрел, как иглы подпространственного двигателя высасывают из отца последние капли жизни. Уже сотую вечность они прыгали по всем уголкам космоса, не в силах остановиться – сбой в программе, которую молодой техник пытался отладить всё время, пока отец лежал в пилотском кресле. Ничего не получалось. Влезть внутрь двигателя нельзя – детонация неизбежна, и тогда погибнут оба.

Не было ни напрасных слов прощания и утешения, ни напутствий, ни бравады, НИ ЧЕ ГО. Была ноющая боль, онемение и тоска, ледяной коркой покрывающая неравномерно бьющийся комок где-то в левой части груди.

Иглы с неохотой оторвались от вен капитана, и корабль материализовался где-то у черта на рогах – у подпространственного двигателя кончилось топливо. Всё кончилось. Для всех Альдо онемел и оглох от стресса.