Белая западинка. Судьба степного орла - [5]

Мы снова замолчали, думая одну думу: нет дороги трактору, есть нечего.

— Трактор‑то ладно. Тракторист замёрзнет. Пропадёт человек, — сказал Попов, как бы продолжая прерванный разговор.

Он налил из кипящего чайника кружку крутого кипятку и стал пить его, не студя и не обжигаясь. Только сейчас я почувствовал, как сильно озяб этот человек, привыкший к холодам и закалённый суровым Севером.

— Что же делать будем, Попов?

— На перевал пойдём. Человека выручать надо. Да и провизией, может, разживёмся.

— В такую пургу? С ног валит.

— Ничего, не повалит!

Не решаясь честно признаться, что сам боюсь идти на перевал в такую погоду, я сказал:

— Мы с тобой пойдём. Боюсь, люди не пойдут, откажутся.

— От хорошего дела люди никогда не откажутся, — сурово возразил Попов и, помолчав, добавил: — А ты не бойся, парень! Хуже бывало, выдюжим.

Попов отогрелся, просушил портянки и сказал:

— Думать нечего, собирайся.

— Глядя на ночь?

— А теперь что днём, что ночью—все едино. Несёт—свету божьего не видно. Да и день теперь с гулькин нос.

И это правда. Какой день в январе на шестьдесят четвёртой параллели?! Я стал молча собираться. Попов ушёл в рабочий барак снаряжать людей. Наш отряд отправился во втором часу. Темнело. Колючий ветер обжигал лицо. Впереди шёл Попов — высокий, решительный, уверенный. За ним растянулась цепочка — двадцать человек, одетых тепло, но все равно ненадёжно. У каждого была лопата и за плечами мешок на лямках. Я замыкал шествие. Предстояло пройти километров двенадцать навстречу ветру, без дороги, пологим, но утомительным подъёмом.

Нагнув голову, но не отворачиваясь от леденящего душу ветра, Попов шёл, увлекая за собой людей. Он словно раздвигал свистящий воздух своей величавой фигурой.

Вероятно, шли мы очень долго. Трудно было что‑нибудь понять в этом слепящем безумии. Издеваясь и злобствуя, пурга ни на минуту не прекращала своей бесовской пляски. Взметая вихри колючего снега, ветер бросал его нам в лицо, под шапки, в рукава меховых курток. На мгновение он утихал, будто замахиваясь, чтобы больнее ударить, и снова крутил вихри колючего снега нам навстречу. Временами ветер катил по необозримому снежному полю невысокой позёмкой, скатывая какой‑то гигантский ковёр, сотканный из снега.

А Попов все шёл, увлекая за собой людей, ломая ветер, пригнув голову, не отворачиваясь.

Когда стали падать люди — в начале пути, в середине его, на исходе, — я не могу сказать. Помню только, что мы останавливались, поднимали слабеющих, что‑то кричали, заставляли сильных волочить слабых, оттирали друг другу обмороженные щеки, глотали спирт, отрывая прикипающее к губам горлышко фляги… И шли за Поповым все вперёд и выше к перевалу.

Вдруг Попов остановился у высокого бугра. Весь отряд кучно подтянулся к вожатому.

— Должно, это и будет наш трактор, — сказал Попов. — Погиб человек. А может, вызволим? Давайте откапывать.

Мы разделились на две группы. Одна, под моим началом, стала раскапывать высившийся перед нами холм. Другая, под командой Попова, чуть в стороне, добывала из‑под снега полёгший на зиму стланик…

Тракторист спал в кабине своего трактора. В тулупе поверх оленьей дохи, в меховых сапогах, под тёплым снежным одеялом он не мог замёрзнуть насмерть. Но и растолкать его нам не удавалось. Пульс едва прощупывался, человек замер. Он был жив, но жизнь в нем теплилась еле–еле, её нужно было спасать. Но как? Даже врачи тогда не знали толком, что происходит с человеком, когда он замерзает.

Между тем Попов сумел развести большие жаркие костры. Кедровый стланик загорается легко, как нефть, и горит жарко, как уголь. В затишке, за тракторными санями, люди готовили ужин.

Мы положили тракториста к теплу на его тулупе. Попов действовал привычно и уверенно.

— Теперь давайте его изнутри согревать, — сказал он.

Попов принёс котелок с кипятком, приподнял голову тракториста и концом ножа разжал ему зубы. Деревянной ложкой я пытался влить в рот кипяток. Попов надавил трактористу живот, и он проглотил глоток горячей воды, потом ещё один, потом у него открылись глаза, мутные и никого не узнающие. В сонном забытьи он смотрел на нас бессмысленным взглядом. Нужно было спасать человека. Но как? Этого мы не знали…

Мы забрали провизию, соорудили из жердей стланика носилки, завернули тракториста в тулуп и понесли к нашему жилью. Нелегко нам было добраться до своего дома. Пурга бушевала с неослабевающей злобой. Но теперь мы спасали товарища, который не побоялся рискнуть жизнью, чтобы не дать умереть нам, и мы, превозмогая усталость, торопились домой, чтобы не дать умереть ему.

Как умели, мы впрыснули трактористу камфару, уложили его в постель, поили сладким горячим чаем (он же вёз нам и чай и сахар), меняли ему белье: на другой день он стал легко и обильно потеть.

— Совсем цыплёнок, —сказал Попов, бережно укрывая больного тёплым полушубком. — Рисковое дело — на Колыме трактор водить… Ну, теперь выходим!

Все мы верили, что выходим, а тракторист по–прежнему лежал с широко открытыми, но ничего не видящими глазами. Странно и жутковато узнать человека таким — живым и чужим всему живому… Рыжеватый, белокожий, с конопушками, которые не согнала и колымская зима… Верно сказал Попов — совсем мальчишка. Даже рыжий пушок, покрывавший его лицо, не старил парня.