Белая таежка - [68]

Черт возьми, да ведь это же глухарь и куница! Белобрысая, ростом с кошку. На глухаре прокатилась, разбойница. И ей хоть бы хны, юркнула тотчас в папоротник, и мы ее только и видели. А глухарь трепыхнулся разок и затих. Я подбежал к нему, взял на руки.

— Здоровяк! Полпуда, никак не меньше!

— Красивый какой! — прихромал, услышав Галкин крик, Колокольчик.

Караван остановился: Ванюшка с Борони Богом тоже к нам подошли.

Мы разглядываем глухаря. Массивный, изогнутый, как у орла, перламутровый клюв. Под ним мохнатая элегантная бородка. Над глазами скобочки красных бровей, пышный хвост веером…

— Древняя птица, — сказал Кольча. — Она еще ящеров, пожалуй, видела…

— Но это нисколько не помешало ей быть вкусной! — сказал я радостно. — Думаю, повкуснее даже ящерицы…

— Уха из петуха! — взял у меня глухаря Ванюшка.

Старик устало присел на толстую лесину. Он без наших рассказов понял, что тут произошло, как только мы упомянули про куницу. Достал трубочку из-за голенища, набил не спеша табаком.

— Мы мясо кушать будем, а куница порожнее брюхо таскай, — пожалел он почему-то не красавца глухаря, а белобрысую разбойницу.

— Перетопчется! — брякнул я, желая показаться остроумным.

Старик кольнул меня осуждающим взглядом и, выпустив дым изо рта, осудителыно покачал головой.

— Не можно так, худо, паря. Шибко жалко куницу. Совсем старуха стала: зубки притупились, коготки повыкрошились…

Понятно теперь, почему она с глухарем справиться не смогла! Силенок не хватило на земле его прикончить, вот и взвилась на нем в небо. Пускай спасибо скажет, что счастливо отделалась.

Говорил дядя Иван задумчиво о кунице, а сам, наверное, думал о своей надвигающейся старости. Он опустил, сникнув, плечи, пригорюнился. Мы это все поняли, и никто больше не сморозил никакой глупости. Разве он усидит дома на пенсии? Тайга для него вся жизнь. Он себя без нее, конечно, и не мыслит…

Выкурив трубочку, эвенк заметно оживился, поколотил по валежине, выбивая пепел. Затем приподнял пальцем голову глухаря, который лежал перед нами на траве.

— Скажи, зачем он красные брови надел?

Вопрос был обращен ко всем, но никто не смог на него ответить. Даже всезнайка Кольча демонстративно почесал затылок.

— Для красы! — сказала Галка, разводя руками.

— Природа наградила! — только и нашел что добавить Кольча.

— Зачем природа? Бог Хэвэки! — благодушно поправил старик. — Всех птиц Хэвэки делай, всем вели осенью в теплые края кочевать, а глухарю и тетереву — не вели. Шибко они горевал, когда все друзья уходи, ой как горько плакал! — Эвенк прищелкнул языком и покачал головой. — Борони бог!

Он поднялся. Мы тоже все разом поднялись, пошли рядом с ним по прогалу к каравану. Казалось мне, что старик чего-то недоговорил и обдумывает, как лучше сказать. Наверное, все так подумали, потому что выжидательно молчали, поглядывая на него.

— Одни люди много-много гляди, все замечай. Другой ходи как в потемках. Зачем живи — не знаю…

— Черт побери, да он же настоящий философ! — шепнул нам Кольча, когда эвенк побежал к запутавшемуся в поводу уздечки оленю.

49

Первую походную ночь с Борони Богом мы скоротали спокойно, а вторая принесла нам много волнений.

Еще с вечера облаяли кого-то собаки в лесистом распадке, всосавшем в себя звериную тропку, по которой мы добрались до этого табора. Палатку с Ванюшкой мы ставили, когда послышался лай.

— Барсук в кустах шарится, — равнодушно проговорил командор, вколачивая колышки. — Тут их хватает.

Под вечер на марше Кольча видел барсука. Корешки у травы тот выкапывал прямо на тропке. Кольча шагал впереди, вел головного оленя. Нога его в норме, ранка подсохла. Подумаешь, беда, кожу содрал.

— А не Профессор? — спросил я, прислушиваясь к нападистому лаю собак.

— Не гоношись! — Ванюшка взглядом указал мне на эвенка.

Старик спокойно сидел у костра и «держал говорку» с Кольчей, который от него ни на шаг не отходит на привалах. Оставшись без путевого дневника и «Дела», заведенного на золотничников, Колокольчик все свое время старался использовать на разговоры с эвенком. Фотоаппарат Кольчин тоже украл бородатый, так что заняться ему больше нечем.

И Галка была там, помогая Борони Богу ужин готовить. Мы все стараемся хоть чем-нибудь отблагодарить старика за то добро, которое он нам сделал, но у Галки получается это мягче, душевнее. Я замечаю, что старик больше всех из нас Кольчу полюбил и ее.

Стали располагаться на ночлег. Борони Бог, как и вчера, настелил себе елового лапника у костра. Дровец мы наготовили, но они ему не понравились, он пошел сам и принес кедрачок-выворотень, подрубив корни.

— Гляди, какой жирный! Шибко много дыма пускай. Кольча, а ты гнилушек таскай.

Гнилье кладут таежники в костер, устраивая дымокур от комаров. Мазь старик не признает. Галка его силком мажет. Запах он не любит. Потом еще глаза щиплет, если с потом попадет. А попробуй уберечься, когда с тебя льет в три ручья на марше.

Палатка у Борони Бога есть, добрая, брезентовая. Но сколько мы ни уговаривали его поставить ее, он никак не соглашался. Душно, говорит, спать, дышать нечем.

— Снимай пробу! — нетерпеливо постучал ложкой по миске Кольча. — Тебя не дождешься.