Белая Русь - [22]

Фонька присматривался к загону. Увидел, что село на коней много мужиков с Белой Руси. Кто из-под Гомеля, кто хлипеньский[7], кто из Бобруйска.

Вытянулись сотни из леса — светало. И пошли на рысях в сторону села с дивным названием Олба. До Олбы не доскакали верст пять и свернули со шляха. Только тогда Фонька узнал от Миколы, что держат путь к маентку ясновельможного пана Гинцеля.

Когда вышли из леса — увидели на пригорке богатый каменный дом, за которым виднелись сложенные из камня сараи и часовня с остроконечной крышей и крестом. Гаркуша привстал на стременах, пристально вглядываясь в дом. Там еще спали. Атаман махнул рукой и сотня пошла вдоль леса в обход, чтоб ни пан, ни прислужники не выскочили из дома.

Как по цепочке, полетели команды сотников, и кони сорвались с мест. С гиканьем и свистом влетели на фольварок. Заскрипев, распахнулись ворота, и двор панской усадьбы наполнился топотом коней и людским гомоном. На крыльцо выбежали два гайдука с мушкетами и сержант. В руках у сержанта была сабля.

— Не думай стрелять! — закричал Гаркуша.

Но гайдуки поспешно поставили сошки и, не целясь, выстрелили. Пули никого не задели. Казаки бросились на крыльцо. Первого сержант рубанул саблей и тут же был схвачен сам.

— В сило[8]! — приказал Гаркуша, заскрипев зубами.

Сержанта потащили к старому вязу. Гайдуков сшибли с крыльца, и в панских маентках зазвенело стекло.

В зал, устеленный дорогими коврами, с шумом ворвались казаки. А навстречу им — в нательном белье, с обезумевшими глазами, — ясновельможный пан Гинцель. За ним в одной сорочке, с распущенными седыми волосами, показалась старая пани и скрылась в своем покое.

— Кто дозволил?!. — бледные дряблые щеки пана Гинцеля затряслись.

А в ответ — казацкий гогот.

Казаки расступились, пропуская Гаркушу, и замерли. Минуту атаман и пан Гинцель стояли молча, друг против друга, с пылающими глазами.

— У тебя еще есть время, пан Гинцель, надеть штаны, — Гаркуша кивнул на спальню.

И снова дружный казацкий смех.

— Вон сейчас же отсюда!.. — прошипел пан, теряя самообладание. Одной рукой он придерживал подштанники, второй показывал на дверь. — Вон!

Гаркуша укоризненно покачал головой:

— Кто знает, пан Гинцель, сколько жить тебе осталось, а кричишь «Вон!». Ослеп от шляхетского гонора. И под Москвой штаны держал, а сверкал саблей…

Пана Гинцеля Гаркуша словно обдал варом. Случайно получилось или нарочито так сказал атаман? Да, тридцать с лишним лет назад он, молодой поручик, скакал с отрядом к Москве, чтоб навсегда покончить со схизматиками. А под Вязьмой встретил остатки армии пана гетмана Яна Ходкевича, которую сокрушил некий до того незнакомый нижегородский князь Дмитрий Пожарский. Тогда бежал назад, к Смоленску, и, оглядываясь, саблей все грозил Руси.

Обмяк пан Гинцель. Будто бисером, покрылся испариной высокий бледный лоб. Беглым взглядом окинул казаков, от которых разило потом, и, качнувшись, устало спросил:

— Что тебе надо?

— Мне стало ведомо, пан, что ты откормил тридцать коней для посполитого рушения. Коней тех я заберу.

— Кони мои! — снова вспылил пан Гинцель. — Не тебе судить, кому мне отдавать коней.

— Не дашь добром, силой заберу, а тебя прикажу повесить! — Гаркуша повернулся к казакам и, отыскав Вариводу, крикнул: — Веревку!..

Пан Гинцель задрожал.

— Прошу пана в кабинет… — и скрылся за дверью.

Гаркуша прошел за паном. Казаки топтались в зале, швыряли кресла, плевали на ковры. Впервые попал Фонька Драный нос в такие хоромы. Захватывало дух от богатства. Ощупывая полированные кресла, дивился тонкой и мудрой резьбе, которой были украшены дубовые комоды, шкафы, кресла.

Вскоре из кабинета вышел Гаркуша. За ним — пан Гинцель. Он постучал в опочивальню пани.

— Альжбета, мы уезжаем!..

— Куда?!. — загудели казаки.

— Пусть едет! — Гаркуша махнул рукой.

Через час пан Гинцель и пани уселись в крытый дормез. Кучер стеганул коня, и он вынес коляску на шлях.

А в маентке бушевали казаки. Первым делом из конюшен вывели лошадей и забрали сбрую. Коням радовались: были сытые и холеные. Потом из панских погребов вынесли кадки с сырами и колбасами, копченые окорока. Снедь разобрали и, жуя на ходу, напихивали ею мешки и сумки. Из погреба вытащили бочонок вина, и оловянные кружки пошли по кругу.

О появлении казацкого войска в маентке сразу стало известно холопам окрестных деревень. Прибежали с топорами и вилами мужики. За ними бабы. Седая сгорбленная старуха, прижав к голове желтые, худые руки, упала в ноги Гаркуше. Всхлипывая и причитая, она прижалась щекой к пыльному сапогу атамана.

— Обидел пан Гинцель? — допытывался Гаркуша.

— Нету силушки нашей, — выла баба. Худые плечи ее вздрагивали. — В ярину нашу коней пускал… Чиншами замучил… С каждой хаты по рублю грошей на войну с черкасами брал. Откуда, сынку, у нас гроши?.. Тогда живностью брал. У кого нет живности — сек нещадно лозой.

Заливалась старая баба слезами.

— Будет, мати! — Гаркуша положил на плечо старухи руку. — Иди в сарай и забирай свою живность.

Холопы уже сами бежали к хлевам. Кто барашку искал, кто свою телушку. И, не находя своего, выгоняли из сараев панскую скотину. В маентке шум и крик.