Белая львица - [159]

Перечитав написанное, он подумал, что не сумеет переделать письмо, хоть и очень недоволен некоторыми формулировками, которые показались ему туманными и неясными. Сложил листок, заклеил конверт и попросил счет. Возле лодочной гавани был почтовый ящик, он прошел туда и бросил письмо в прорезь. Потом прогулялся на дальний конец пирса, сел на каменный столбик. К гавани приближался польский паром. Море переливалось серо-стальным, синим и зеленым. Валландеру вдруг вспомнился велосипед, который он нашел тогда ночью в тумане. Этот велосипед так и лежал за отцовским сараем. Надо вернуть его на прежнее место, сегодня же вечером.

Через полчаса он встал и пешком отправился через весь город на Мариягатан. Отпер дверь и остановился на пороге.

Посреди прихожей стоял новенький музыкальный центр, на проигрывателе для компакт-дисков лежала открытка:

С пожеланиями выздоровления и скорейшего возвращения. Твои коллеги.

Конечно, ведь у Сведберга есть запасной ключ, он взял его, чтобы впустить рабочих, которые делали ремонт после взрыва. Валландер сел на пол, глядя на музыкальный центр. Он был растроган и с трудом сдерживал слезы. Но считал, что не заслужил такого подарка.

Тогда же, в четверг, 11 июня, с 12 дня до 10 вечера в телексной связи между Швецией и ЮАР случился обрыв. Поэтому вечерний дежурный отослал телекс Валландера южноафриканским коллегам только около половины одиннадцатого. Там телекс приняли, зарегистрировали и положили в корзину с сообщениями, которые завтра утром будут препровождены адресатам. Но кто-то вспомнил, что от прокурора Схееперса приходило настоятельное распоряжение немедля направлять копии всех телексов из Швеции к нему в контору. Полицейский, дежуривший в телексной, однако, не помнил, как надлежит поступить, если депеша придет поздно вечером или ночью. И распоряжение Схееперса тоже куда-то подевалось, хотя его должны были подшить в специальную папку текущих документов. Один из дежурных полагал, что депеша может спокойно подождать до утра, другой сокрушался по поводу пропажи прокурорского распоряжения. И по той или иной причине — возможно, чтобы попросту не заснуть, — начал его искать. Спустя добрых полчаса он разыскал нужную бумагу, и, разумеется, совсем в другом месте. Схееперс категорически приказывал независимо от времени суток передавать ему по телефону все телексы, поступившие вечером или ночью. Между тем было уже около полуночи. В результате всех этих накладок и опозданий, вызванных в большинстве обыкновенной халатностью и даже ленью, Схееперсу позвонили в три минуты первого в пятницу, 12 июня. Ему не спалось, хоть он и решил, что покушение запланировано осуществить в Дурбане. Юдифь спала, а он, не смыкая глаз, ворочался с боку на бок и с досадой думал, что надо было все-таки взять с собой Борстлапа и поехать в Капстад. Хотя бы ради тренировки. Кроме того, его, как и Борстлапа, беспокоило, что, несмотря на большое вознаграждение, никто до сих пор не сообщил, где прячется Виктор Мабаша. Борстлап неоднократно повторял, что бесследное исчезновение Виктора Мабаши выглядит очень странно. А когда Схееперс попытался заставить его высказаться точнее, он ответил, что никаких фактов у него нет, есть только предчувствие. Жена тихонько застонала во сне, когда телефон возле кровати громко зазвонил. Схееперс схватил трубку, будто все время ждал этого звонка. Выслушал сообщение дежурного из Интерпола. Взял с ночного столика ручку, попросил прочитать еще раз и записал на тыльной стороне руки два слова: «Сикоси Цики».

Положив трубку, он некоторое время неподвижно сидел в постели. Юдифь проснулась, спросила, что произошло.

— Для нас с тобой ничего, — ответил он. — Но кое для кого ситуация может быть опасной.

Он набрал номер Борстлапа:

— Новый телекс из Швеции. Это не Виктор Мабаша, а другой, по имени Сикоси Цики. Покушение предположительно состоится сегодня утром.

— Черт!

Они решили прямо сейчас встретиться в прокуратуре, в кабинете у Схееперса.

Юдифь заметила, что муж испуган, и опять спросила:

— Что произошло?

— Самое ужасное, — ответил он.

И вышел в темноту.

Было девятнадцать минут пополуночи.

35

В пятницу, 12 июня, день в Капстаде выдался ясный, но довольно прохладный. Под утро бухту Три-Анкор затянуло туманом. Но сейчас туман уже развеялся. В Южном полушарии наступал холодный сезон. Кое-кто из африканцев, направляясь на работу, уже надевал шапки и теплые куртки.

Нельсон Мандела приехал в Капстад накануне вечером. Проснувшись на рассвете, он лежал и думал о грядущем дне. Такая привычка сложилась у него за долгие годы, проведенные на Роббен-айленде. Тамошним узникам было дозволено считать время только по дням. И сейчас, через два с лишним года после выхода на свободу, он так и не сумел отделаться от этой привычки.

Мандела встал, подошел к окну. Где-то там в море был Роббен-айленд. Безмолвные раздумья нахлынули на него. Столько воспоминаний, столько горьких минут и, наконец, великий триумф.

Он стар, уже за семьдесят, а это срок немалый. Отпущенное человеку время ограничено, вечно жить не будешь, ни ему, ни другим этого не дано. Но ему необходимо прожить хотя бы еще несколько лет. Вместе с президентом де Клерком он должен направлять ЮАР по трудному, мучительному, но и прекрасному фарватеру, который ведет в будущее, навеки свободное от апартеида. Последняя колониальная твердыня на Черном континенте должна наконец рухнуть. Достигнув этой цели, он сможет уйти, даже умереть, если нужно. Но пока у него еще много жизненных сил. Он жаждал жить как можно дольше, чтобы увидеть, как черный народ избавится от векового гнета и унижения. Путь этот труден, он знал. Корни угнетения глубоко вросли в африканскую душу.