Белая колоннада - [36]
Таля приехала с Райнер.
Ксения Несторовна была очень оживлена и рассказывала о своих друзьях и своей жизни за границей. Выйдя ее провожать в переднюю, Накатова спросила:
— Когда вы уезжаете?
— Послезавтра вечером, но могу отложить мой отъезд, — ответила Райнер, пристально смотря на Накатову.
— Ксения Несторовна, — дрожащим голосом произнесла Екатерина Антоновна, — я вас прошу, возьмите меня с собой.
— C’est decidée[16], — ласково ответила Райнер, взяв ее руки своими тонкими, нежными руками.
— Я думаю, что мне будет лучше… может быть, я выплачу льдинку из глаза… А теперь… теперь…
И она с тяжелым вздохом опустила голову на плечо Ксении Несторовны.
На другой день рано утром Таля получила письмо, написанное лиловыми чернилами крупным, размашистым почерком.
В этом письме Зина умоляла непременно устроить ей свидание с Накатовой.
Когда Таля пришла к Екатерине Антоновне, та подала ей такое же письмо.
— Правда, что она так несчастна, как пишет?
— По-моему, она очень несчастна, — решительно сказала Таля, — она страшно влюблена в Николая Платоновича и совсем потеряла рассудок от горя… А душа у нее большая-большая, только совсем кривая.
— Как кривая?
— А вот этого я объяснить не могу. Она все очень сильно чувствует, но только как-то не так, как надо… Милочка, я не могу вам объяснить этого, но чувствую, что она права, когда говорит, что ей нужно на сцену поступить. Я понимаю, что ей это нужно. Там она и любить и страдать будет так, как ей нравится, а если ее тут, в жизни, оставить, она так и пропадет. Там она и убивать, и сама стреляться может, и мужу изменять, и ни ей, ни другим вреда не будет, а она так просто жить не умеет. Ведь как хороша какая-нибудь Нора или Гедда Габлер на сцене, а в жизни? Не дай Бог никому с такими возиться.
— Хорошо, но зачем я ей?
— Да вот сыграть роль, которая ей представилась. Дайте ей сыграть, и она счастлива будет; ведь негде же ей играть. Вот помогите ей на сцену попасть. Тут она пропадет, а там, там она, может быть, знаменитостью сделается, славу себе завоюет! Я говорю бестолково, а вы сердцем поймите и спасите ее!
Таля даже сложила руки.
— Как же я ей помогу?
— У вас деньги и связи, помогите ей стать хорошей актрисой. Дайте возможность учиться, сделайте ей платья, похлопочите.
— Послушайте, Таля, не лучше ли этими деньгами помочь другой девушке, в действительной нужде. Помочь учиться, дать кусок хлеба, чем помогать какой-то шалой барышне делать сценическую карьеру.
— Не надо разбирать! Не надо! Не все ли равно, кто страдает? Ах, милая, все равно. У меня в руках кусок хлеба, и около меня собака воет от голода, я не побегу искать нищего, чтобы дать ему этот хлеб. Тогда если будут тонуть два человека, так надо справиться, прежде чем спасать, который Достойнее? Надо любить всех, кто страдает, кому больно. Я думаю, я знаю, что это так!
— Ну-ну, милая моя девочка, ну зовите вашу будущую знаменитость… Таля, Таля, — вдруг воскликнула она, — да, я хочу попробовать себя, как Жорж… и может быть…
Таля серьезным, вопрошающим взглядом смотрела на нее, но Екатерина Антоновна, смутившись, ничего больше не сказала и вышла из комнаты.
Зина только что ушла, и Накатова, проводив ее, вернулась в свой кабинет и в изнеможении опустилась на диван.
Она не была спокойна: лицо ее горело и сердце усиленно билось.
Она себя переломила, выслушала все жалобы, излияния, — выслушала массу всяких интимных, даже «альковных» подробностей.
Ей было больно, тяжело, обидно, почти душно. Но не это все взволновало ее до такой степени, что она сидела, прижав руки к сердцу, словно желая задушить это глупое сердце.
Накатова со стыдом сознавала, что эта барышня страдает точно так же, как она сама, тем же животным страданием самки, лишенной данного самца. Но эта Зина говорит откровенно: «Он подлец, но если бы знали, как я его люблю».
— Разве можно любить «подлеца»? — спрашивает Накатова.
— Ах, вы были только его невестой, а я была его любовницей, я испытала его поцелуи, его ласки, ведь было время какой-то вакханалии, оргии страсти. Он умеет любить как никто! И я никогда, никогда не испытаю больше этого! Это ужасно!
И чем больше Зина говорила о своей любви, чем больше говорила о своих страданиях, тем больше и больше Накатова понимала, что, будь она так же откровенна, как Зина, она сказала бы то же самое.
В душе ее росло презрение к себе и снисхождение к Зине.
Эти оба чувства были так тяжелы для нее, что она поспешила переменить разговор, заговорила о сцене и предложила свою помощь.
— Нет-нет! Ни за что. Разве вы не понимаете, что я никогда не соглашусь взять денег от вас! — воскликнула гордо Зина.
— Ведь вы же собирались ими пользоваться, — как можно ласковей сказала Накатова, взяв руки Зины, — это было бы нехорошо, это был бы обман, но теперь я их предлагаю вам добровольно, даже умоляю вас взять их. Я хочу исправить ошибку Николая Платоновича. Если вы меня действительно хотите считать за сестру, то вы примите их, — прибавила она, делая над собой усилие.
— Чудная! Да, будем сестрами! — воскликнула Зина, бросаясь в объятия Накатовой, — я буду вам настоящей сестрой, я готова отдать вам жизнь… я так несчастна!
Юные и неискушенные всегда привлекали опытных и развращенных. На их девственность и чистую красоту слетались, словно пчелы на мед, похотливые мужчины и страстные женщины. И вступая в этот порочный мир, невинные красавицы познавали высоты любви и низость разврата. Многие известные писатели воспевали сексуальное взросление юных дев. Но лишь отдельные из этих романов публиковались без купюр. Вам впервые предлагается серия книг, где жизнь показана во всей полноте. Эти романы, прежде запрещавшиеся к изданию, многократно подвергнутые цензуре, только теперь восстановлены из рукописей, чудом сохранившихся в архивах.Татьяна Александровна, художница, вдова, холодноватая красавица и умница 28 лет, едет на Кавказ знакомиться с родными своего гражданского мужа, «уравновешенного и спокойного» Ильи.
Художница Татьяна отправляется на юг знакомиться с семьей ее мужа Ильи, с которым состоит в гражданском браке. Герой ее романа едет тем же поездом на воды. Южное небо, буйство красок и экзотическая красота Эдгара, вдохновившая Татьяну на создание картины «Гнев Диониса», приводят к логическому завершению: между героями вспыхивает любовь.Но любовь ли это? Или страсть? И что важнее: чувство или долг? На эти вопросы ищет — и находит — ответ героиня, разрываясь между Римом, где живет безумно влюбленный в нее Эдгар с их сыном, и Петербургом, где живет ее мудрый, спокойный Илья.
Роман «Гнев Диониса» был признан самой читаемой книгой в 1910-х годах Написанный как дневник художницы, он повествует об истории молодой женщины, отправившейся из Петербурга на Кавказ, чтобы познакомиться с семьей любимого ею мужа. Завязавшийся в дороге роман со случайным попутчиком ставит героиню перед выбором между прежней любовью и страстью к новому знакомому.* * *Эмигрировав в 1917 году, она так и не вернулась в Россию. Произведения ее не переиздавались, имя практически не упоминалось — так из русской литературы вычеркивали неугодного автора.Но время расставляет все на свои места, и произведения одного из самых популярных писателей начала XX века возвращаются к читателям.Итак, Евдокия Нагродская (1866–1930)… как А.
В книге впервые собраны мистико-фантастические рассказы Е. А. Нагродской (1866–1930), одной из самых популярных писательниц дореволюционной России, автора нашумевших в то время эротических бестселлеров и произведений о женском «раскрепощении» — а также, несмотря на устоявшуюся «бульварную» репутацию, писательницы оригинальной и бесспорно заслуживающей внимания.
Соседка по пансиону в Каннах сидела всегда за отдельным столиком и была неизменно сосредоточена, даже мрачна. После утреннего кофе она уходила и возвращалась к вечеру.
Алексей Алексеевич Луговой (настоящая фамилия Тихонов; 1853–1914) — русский прозаик, драматург, поэт.Повесть «Девичье поле», 1909 г.
«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…»М. Е. Салтыков-Щедрин.
«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».