Белая гардения - [3]

Генерал что-то негромко сказал помощнику, и, увидев, что мать успокаивает собак и открывает ворота, я бросилась обратно в дом и спряталась под креслом, прижавшись лицом к холодной напольной плитке. Первой в дом вошла мать, придерживая дверь для генерала. Перед дверью японец вытер сапоги, потом сделал несколько шагов вперед и положил фуражку на стол рядом со мной. Затем я услышала, как мать повела его в гостиную. Военный говорил что-то одобрительное по-японски, и, хотя мать старалась продолжать разговор на русском и китайском, похоже, он ничего не понимал из ее слов. Я же задалась вопросом, почему он оставил своего помощника во дворе у ворот? Мать с генералом поднялись наверх, и стало слышно, как поскрипывают половицы в комнате, которая теперь пустовала. До меня донесся скрип открывающихся и закрывающихся шкафов, в которых хранилась посуда. Когда они спустились, по лицу генерала было видно, что он остался доволен. Однако беспокойство матери было очевидным: она переступала с ноги на ногу и нервно постукивала носком одной туфли. Генерал поклонился и тихо произнес: «Думо аригато гозаимашита». Благодарю вас. Взяв со стола фуражку, он заметил меня. У него были не такие глаза, как у остальных японских военных, которых мне приходилось видеть. Они были большие и выпученные, и, когда японец широко раскрыл их и улыбнулся, морщины у него на лбу поднялись до корней волос и он стал похож на огромную добродушную жабу.

По воскресеньям мы с отцом и матерью всегда ходили в гости к нашим соседям, Борису и Ольге Померанцевым, и те угощали нас борщом и ржаным хлебом. Эта пожилая пара всю жизнь занималась сельским хозяйством, но они были людьми общительными и открытыми всему новому, поэтому часто приглашали на наши встречи и своих китайских знакомых. До японского вторжения эти встречи проходили весело, с музыкой и чтением из Пушкина, Толстого и китайских поэтов, но, когда оккупация ужесточилась, веселья поубавилось. Все китайские граждане находились под постоянным надзором; чтобы выехать из города, приходилось вылезать из машин или рикш, показывать соответствующие бумаги’и кланяться японскому патрулю — только после этого можно было продолжить путь. Единственными китайцами, готовыми пройти через все это не ради того, чтобы попасть на похороны или свадьбу, а чтобы просто с кем-то встретиться, были господин и госпожа Лиу.

Когда-то они были весьма успешными промышленниками, но их фабрика по обработке хлопка перешла в руки японцев, и им удалось выжить лишь потому, что оба были достаточно предусмотрительными, чтобы не тратить сразу все, что удавалось заработать.

Когда после девяти дней траура мы собрались в воскресенье у Померанцевых, мать дождалась окончания обеда и рассказала про генерала. Она говорила взволнованным шепотом, разглаживая руками скатерть, которую Ольга доставала для особых случаев, и посматривая на сестру господина Лиу Ин-Ин. Молодая женщина дремала в кресле рядом с дверью, ведущей в кухню, и натужно дышала, а на ее подбородке поблескивала струйка слюны. Господин Лиу редко брал с собой сестру, предпочитая оставлять ее дома на попечении старших дочерей. Но, похоже, депрессия Ин-Ин усиливалась; иногда она целыми днями сидела молча, погруженная в себя, а иногда вдруг начинала ужасно кричать и расчесывать до крови руки. В этих случаях мистер Лиу приводил ее в чувство с помощью отваров из китайских растений и брал с собой, потому что не был уверен, что дети смогут справиться с ней.

Мать, казалось, старалась, чтобы ее слова не вызвали ни у кого волнения, но ее наигранное спокойствие лишь усиливало тревогу. Она объяснила, что генерал будет снимать у нас свободную комнату, и уточнила, что их штаб находится в другой деревне, довольно далеко отсюда. Большую часть времени, сказала она, постоялец будет проводить там, поэтому его присутствие не создаст нам особых неудобств. К тому же было заранее оговорено, что другие солдаты или военные атташе не будут приходить в наш дом.

— Как ты можешь, Лина? — воскликнула Ольга. — Это же такие люди!

Лицо матери побледнело.

— А разве я могла им отказать? Если бы я отказалась, они бы отобрали и дом, и все остальное. Мне нужно об Ане думать.

— Лучше потерять дом, чем жить с этими чудовищами, — заметила Ольга. — Вы с Аней могли бы жить у нас.

Борис сильной мозолистой рукой фермера сжал плечо матери и повернулся к супруге.

— Ольга, — сказал он, — если она откажется, то потеряет больше, чем дом.

Мать виновато посмотрела в сторону четы Лиу и тихо произнесла:

— Я только боюсь, что в глазах моих китайских друзей это будет выглядеть нехорошо.

Госпожа Лиу потупила взор, а ее муж посмотрел на свою сестру, которая ерзала во сне и бормотала имена. Она всегда повторяла одни и те же имена. Иногда Ин-Ин выкрикивала их в приемной докторами тогда госпожа Лиу с дочерьми сдерживали ее; иногда они слетали с ее уст, когда она забывалась сном, который больше походил на кому. Она приехала с группой таких же истерзанных и истекающих кровью беженцев из Нанкина, после того как город был оккупирован японскими войсками. Имена, которые не давали ей покоя, были именами ее трех маленьких дочерей, которых от горла до живота разрубили саблями японские солдаты. Когда японцы бросили тела девочек вместе с телами других детей из того же квартала в общую кучу, один из солдат зажал руками голову Ин-Ин, чтобы она не могла отвернуться, и заставил ее наблюдать, как на землю вываливаются крохотные внутренности ее дочерей и как их рвут на части сторожевые псы. По приказу японского генерала ее мужа и других мужчин вывели на улицу и привязали к столбам, чтобы потом солдаты тренировались на них в штыковом бою.