Белая гардения - [25]

— Что будете заказывать? — осведомился трактирщик.

— Расскажите мне про Россию, — неожиданно для себя попросила я.

Он почесал веснушчатой рукой щеки и подбородок и с обреченным видом опустился на стул напротив меня. Трактирщик как будто ждал меня, ждал, когда наступит этот день, этот час. Он помедлил секунду, собираясь с мыслями, и стал рассказывать о летних полях, усеянных лютиками, о березах, о лесах, в которых пахнет хвоей и под ногами стелется мягкий мох. Его глаза заблестели, когда он вспомнил, как в детстве гонялся за белками, лисами и ласками, какие сладкие горячие пирожки подавала на, стол мать студеными зимними вечерами.

Все, кто находился в зале, оставили свои дела и стали прислушиваться к рассказу. Когда трактирщик замолкал, чтобы перенести дух, каждый из посетителей старался вставить свое слово. Старуха выла, как волк, старик в берете изображал, как в праздничные дни звенят колокола, а его спутница описывала крестьян, которые собирают с плодородных полей богатый урожай пшеницы и ячменя. Только женщины в трауре все время горестно вздыхали и повторяли раз за разом: «Вот как помрем, снова нее это и увидим».

Несколько часов пролетели, как несколько минут, и я поняла, что просидела в трактире весь день. Солнце уже стало клониться к горизонту, и свет, лившийся в окна, из желтого превратился в серый. Сергей, наверное, будет беспокоиться, почему меня так долго нет, а Амелия разозлится из-за того, что я не принесла салфетки. Но ничто не могло меня заставить уйти отсюда или прервать этих странных людей. Я сидела и слушала, пока у меня не заболели ноги и спина. Я радовалась каждому веселому вскрику и грустила по поводу любого тяжкого вздоха. Рассказы о далекой, но такой родной земле захватили мое воображение.

На следующей неделе, как и обещал хозяин трактира, меня дожидался советский солдат. У него было изможденное лицо с зиявшими на месте отмороженных носа и ушей дырами, на которые он наматывал марлю, чтобы в них не попадала пыль. Каждый его вдох сопровождался хрипом, и я с трудом заставила себя не морщиться от ужасного желчного запаха, который бил в нос, когда он открывал рот, чтобы что-то сказать.

— Не смотри, что я такой «красивый», — пробормотал он. — По сравнению с другими мне еще повезло. Я все-таки добрался до Китая.

Солдат поведал мне, что попал в плен к немцам. После войны Сталин, вместо того чтобы помочь бывшим военнопленным, приказал отправлять их в трудовые колонии. Людей тысячами сажали на поезда и корабли, кишащие крысами и вшами, и высылали в Сибирь. Это было наказание за то, что они узнали такое, о чем, по замыслу Сталина, ни в коем случае не должны были знать. Советские солдаты увидели, что даже тогда, когда Германия была истерзана войной, немецкий народ жил в лучших условиях, чем русский. Солдат сбежал, когда корабль, в котором их перевозили, сел на мель.

— Когда это произошло, — говорил он, — мне показалось, что передо мной открывается мир, и я побежал по льду. Вокруг засвистели пули — это открыли огонь конвойные. Те, кто бежал рядом со мной, стали падать, их рты и глаза были широко раскрыты. Я и сам уже готов был получить горячую пулю в спину, но все же продолжал нестись в белую пустоту. Когда я понял, что слышу лишь завывание ветра, до меня дошло: Бог помог мне выжить.

Я не отворачивала лицо и не прерывала солдата, когда он за чашку горячего чаю с черным хлебом стал описывать сожженные деревни, голод и преступления, суды по сфабрикованным обвинениям и массовую депортацию в Сибирь, где люди умирали от холода. Я узнала о таких ужасных вещах, что у меня заболело сердце и на лбу выступила испарина. Но я продолжала слушать, потому что он рассказывал о России сегодняшней, где находилась моя мать.

— Есть два варианта, — глухо произнес солдат, размачивая хлеб в чае и изо всех сил сжимая пальцами край стола, чтобы заглушить боль, которую причиняло ему глотание. — Может, к тому времени, когда твою мать привезли в Россию, никому уже не было дела до того, что она вдова белогвардейского полковника. В этом случае ее просто бросили на каком-нибудь заводе и использовали как дешевую рабочую силу и как пример перевоспитания. А может, ее отправили в ГУЛАГ, и тогда она, скорее всего, уже погибла. Выжить там могут только очень сильные люди.

Когда солдат поел, его глаза начали закрываться, и очень скоро он заснул, прикрыв израненную голову рукой, как умирающая птица прикрывается крылом. Я вышла на улицу. Несмотря на то что было лето, поднялся пронизывающий ветер, от которого замерзали лицо и ноги. Меня бросило в дрожь. Глаза резало, зуб на зуб не попадал, и я, не отдавая себе отчета, побежала по улице. Впечатления от рассказа солдата сковывали движения, как цепи. Я представляла себе изможденную, голодную мать, которая лежит в тюремной камере или на снегу. Я услышала звук колес поезда и вспомнила ее убитое горем лицо, когда нас разлучали. Мне не верилось, что судьба женщины, с которой мы составляли единое целое, оказалась такой страшной, но о том, что на самом деле с ней случилось, я ровным счетом ничего не узнала. С отцом я хотя бы попрощалась, поцеловала его в холодную щеку, но проститься с матерью, как это делают все нормальные люди, мне не удалось. Оставалась какая-то незавершенность, из-за чего моей душе не было покоя.