Белая Башня (Хроники Паэтты) - [41]

Споткнувшись о какую-то корягу, Кол завалился на спину, и Бин, вскочив ему на грудь, сомкнул руки на горле бывшего паладина. Ненависть душила Бина, и тот, в свою очередь, душил Кола. Кол поначалу пытался просто отжать душащие его пальцы, но те держались намертво. Кол начал хрипеть, его лицо налилось кровью. И тогда он нанёс полноценный удар, который пришёлся Бину в ухо. Бин тут же отлетел вверх тормашками и, упав, застыл, потеряв сознание.

Очнулся он от того, что кто-то смачивал его лицо холодной мокрой тряпкой. Этот кто-то, конечно же, был Кол. Резко оттолкнув его руку, Бин уселся на землю и молча уставился на носки своих ботинок. Вздохнув, Кол сел рядом. Какое-то время оба молчали.

– Как же всё-таки кстати нас с тобой поколотили вчера, – произнёс наконец Кол, потирая щеку. – Надеюсь, на этом фоне новых ссадин Мэйлинн не заметит.

Бин лишь хмыкнул в ответ, продолжая изучать свою обувь.

– Послушай, друг, мне очень жаль, но у тебя ничего с ней не получится, – тихо проговорил Кол.

– А у тебя что – получится? – снова взвился Бин.

– И у меня не получится, – мягко и немного грустно ответил Кол. – Понимаешь, Бин, она – лирра, а мы – всего лишь люди. Мы слишком разные. Несочетаемые…

– И что делать? – всхлипнув, спросил Бин.

– А что тут сделаешь? Нужно просто принять это как данность.

– Я люблю её… – пробормотал Бин. Казалось, он вот-вот заплачет.

– В твоих же интересах поскорее избавиться от этого чувства. Смотри на неё, любуйся ей, восхищайся… Но люби человеческих девушек. Так будет лучше.

– А ты сам? – наконец-то Бин оторвал взгляд от ботинок и взглянул на Кола.

– Знаешь, Бин, я уже слишком стар для любви с первого взгляда, – не отводя глаз, ответил Кол. – Она мне нравится. Чертовски нравится. Она – самая необычная девушка, которую я встречал…

– Знаю, несмотря на то, что ты видел женщину с тремя грудями! – неожиданно для себя фыркнул Бин.

– Разве я сказал, что их было три? – делано удивился Кол. – Да нет же, у неё было целых четыре огромные сиськи! – Кол даже руками показал, насколько они были велики.

И тут Бин захохотал. Не только и не столько над этой незамысловатой шуткой, сколько над всей нелепостью своих недавних поступков. Он плакал и смеялся одновременно, и на душе вдруг стало спокойно-спокойно. Кол, по-доброму посмеиваясь, глядел на Бина.

– Прости меня, Кол, – проговорил Бин, чуть успокоившись.

– Да что ты! Никаких обид! – тут же возразил Кол. – Будь я лет на пятнадцать моложе, я бы и не таких бы дров ещё наломал! Уж я бы не забыл о кинжале, висящем на моём поясе!

Второй раз за два дня он забывает об оружии, имеющемся у него – подумал Бин. И эта мысль ему неожиданно очень понравилась. Он вспомнил, как отреагировала Мэйлинн, как встревожилась, что он мог бы зарезать того конюха. Нет, он умрёт, но не разочарует её! Ах, Мэйлинн…

– Как же мне её разлюбить? – грустно и растерянно спросил Бин.

– А ты подумай вот о чём, друг, – помолчав какое-то время, откликулся Кол. – Подумай о том, о чём думаю и я сам. Да, такая девушка как Мэйлинн могла бы дать мне очень много, могла бы превратить мою жизнь в один сплошной праздник… Но вот что я мог бы дать ей? И я понимаю, что обмен бы у нас вышел неравноценный: она мне – всё, а я ей – ничего. А ведь это не по-мужски, согласись? Так что не нужно быть эгоистом, Бин.

– Почему же я ничего не могу ей дать? Я могу ей дать свою любовь! – пылко возразил Бин.

– Хорошо. Допустим. Предположим даже на мгновение, что ты бы любил её так, как никто и никогда не смог бы её любить. Но что дальше? Пройдёт двадцать пять – тридцать лет, – совсем немного по лиррийским меркам! – и ты превратишься дряхлеющего старца. Из свежего яблока можно получить много сока, но из засушенного не получишь ни капли. А Мэйлинн едва-едва подойдёт к своему расцвету. И что прикажешь ей делать? Кормить тебя с ложечки и выносить судно по утрам? Ты готов обречь свою любимую на это?

Бин вновь уткнулся лицом в колени. Было видно, что каждое слово Кола доставляет ему невыносимую муку.

– Кроме того, подумай ещё вот о чём. За всю историю нашего мира не было ни одного случая союза лирры и человека. Ты можешь себе представить, как отнесутся к нему люди, и, особенно, как отнесутся к нему лирры? Вы станете изгоями, чужими для всех. А ваши дети?.. Жалкие полукровки, у которых не будет друзей, у которых не будет дедушки и бабушки, которые бы нянчили их на коленях… У этих детей не будет будущего…

– Хватит, я понял… – глухо прорыдал Бин.

– Вот и славно. Держи это в своей голове, как я держу в своей – и всё будет в порядке! В отличие от меня, у тебя ещё вся жизнь впереди, друг мой Бин! Радуйся хотя бы этому!

Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь редкими всхлипываниями Бина. Кол же сидел, тяжело и сурово глядя куда-то вдаль. Близкие друзья, возможно, заметили бы, как ему сейчас больно, но Бин пока ещё не был таковым, поэтому он лишь в очередной раз дивился этому ледяному спокойствию.

– Спасибо, друг, – проникновенно произнёс Бин, утирая лицо. – И прости меня ещё раз!

– Я не держу на тебя сердца, друг! И я очень рад, что мы всё выяснили сейчас, а не затаили ненависть друг к другу. Ну что – пойдём обмоемся, что ли? Надеюсь, Мэйлинн ничего не заметит.