Бегущие по мирам - [4]

Почему, бабушка? Почему ты так туго запеленала меня в шелковый кокон своей любви? Мама – она была совсем другая, легкая, светлая, непрактичная... И как же рано она ушла! Для внучки ты хотела иной судьбы, хотела долгой и безопасной, пусть даже скучной, жизни.

Алёна сильно, до искорок в глазах, зажмурилась. Поплевала через плечо. И продолжила суетливые сборы. Времени оплетать голову косами уже не осталось. Подходя к месту, не забыть распустить волосы, внушала она себе. Распущенные волосы – это смело. Только богатые, а значит, праздные женщины ходят распустехами. Даже шлюхи, хоть и не слишком изнуряются, все же собирают гривы в «хвост», демонстрируя: и мы не бездельницы, в гильдии состоим, подати платим. Опять же можно показать шейку и ушки, предлагая состоятельному кавалеру обременить то и другое камушками побогаче. Так что своевременно избавиться от «хвостика» – жизненная необходимость, потому как отказ пойти с клиентом, который не пьяный вусмерть, не больной и при деньгах, – должностное преступление.

Ох, сложно живут люди, путано. Столько всего упомнить надо, столько мелочей учесть. Алёна, когда в первый раз на другую сторону сунулась, совсем ничего не знала. Заявилась, как была: в джинсах в обтяжку, в темных очках, со стильным пучком над шеей. Повезло ей тогда невероятно. Из-под арки моста она угодила прямиком в громадный балаган странствующего цирка. А там, известное дело, каких только чудес не увидишь. И сестрички сиамские близнецы (обе усатые, грудастые, плечи бугрятся мышцами, ужас!), и танцорки бесстыжие в юбках, едва прикрывающих колено, и тварь какая-то мелкая вроде суслика, но с парой недоразвитых крылышек, в должности оракула. Алёна юркнула в дальний полутемный угол, присела, стараясь поменьше бросаться в глаза.

– Маманя, глянь, отшельница какая чудная! – пискнул детский голосок.

Чад от факелов ел глаза даже под очками. Алёна сморгнула и затравленно глянула на необъятную матрону. Та взирала на нее сверху вниз с суеверным ужасом.

– То не отшельница! – зашипела она, дергая ребенка за руку. – Гляди, вместо очей – озера смолы подземной. Головы не покрывает, платье носит не мужеское, не женское.

– Ой, это же...

Девчушка прикрыла рот замурзанной ладошкой. Алёна глянула в ее круглые, наполняющиеся восторгом глаза и замотала было головой: мол, не кричи, не надо! Но та завизжала на весь балаган:

– Верь-не-верь, тут Верь-не-верь!

Миг – и ее обступили с десяток баб и детишек. Пока остальные пыхтели и перетаптывались, девочка-подросток, самая бойкая, выступила вперед:

– Эй, Верь-не-верь, поворожи, судьбу предскажи, а неправды не скажи!

Протараторила, как заклинание, и ждет, поглядывая с показной дерзостью. Алёна, убедившись, что бить ее, во всяком случае, никто не собирается, решительно выдохнула.

– Ну, смелая, давай руку!

Скоро она так освоилась в роли мудрейшего сказочного существа, словно в роду у нее были цыганки. Публика подобралась нетребовательная: девки на выданье, тетки разных лет. Простые груботканые платья, немудрящие интересы, житейские проблемы. Присматривайся, прислушивайся, клиентка сама тебе все и выложит: и чем дело кончится, и чем сердце успокоится. Молодухи, те больше женихами интересовались – скоро ли посватается да хорош ли с лица. Бабы о детях, козах, урожае. У иных на сердце камнем разлучница, тех сразу видно, глаза сухие, обугленные, а в глазах – жадная, сосущая тревога. Предсказывала, как выйдет, по наитию. Если видела, что баба или там девица не злая, не противная да собой не уродина, скорую удачу сулила. В самом деле, почему бы и не вернуться мужику к доброй жене? Стервам, тем советовала поостыть, но взамен, чтоб в косы не вцепились, сулила любовь новую, распрекрасную. В общем, никого не обидела. А сама примечала, кто во что одет, как себя держит, как говорит. Много интересного узнала! Среди простого люда попадались и особы почище, из разбогатевших крестьян, торговцев, почтенных ремесленных гильдий. Те отличались платьем и украшениями, но сфера жизненных интересов была все та же: доход, здоровье, любовь, удача, месть. Все как у людей.

В общем, когда могучий карлик погнал последних обывателей вон из балагана и Алёна очнулась от дурмана, который сама и напустила, оказалось, что спина у нее порядком затекла, в горле першит, а вокруг громоздятся всевозможные подношения. Клиенты выразили благодарность в меру сил: кто полотном, кто отрезом ткани побогаче, кто всяческой снедью. Среди корзин с яйцами и плетеных коробов неизвестно с чем призывно поблескивали в мерцании факела: там – недурное ожерелье, сорванное важной горожанкой прямо с шеи в порыве благодарности, тут – широкий браслет-наруч со вставками из резного полупрозрачного камня. На тонком шелковистом платочке красовался малюсенький золотой, с эмалевыми накладками, флакончик с чем-то духмяным, вроде истолченного перца, – как выяснилось, неслыханное роскошество по местным меркам. Алёна запомнила дарительницу, купчиху со здоровенными, будто мужскими, руками. По необъяснимому наитию она повелела тетке послать к Неспящему Узнику (то есть, попросту говоря, куда подальше) молодого любовника-кровососа, а той, видно, только малости не хватало, чтобы порвать с постылым. Грубое лицо смягчилось от печальной, затуманенной воспоминаниями улыбки, и купчиха с превеликой осторожностью выставила перед Алёной этот самый сосудик.