Бегущая против волны - [48]

— Да вы сначала попробуйте, а потом уж хвалите, — рассмеялась Ирина. — Я сейчас помогу вам, руки только сполосну.

Она умчалась в ванную, вскоре вернулась и помогла ему сесть на кровати, подложив под спину пару подушек. Взяв со стола специальный поднос-подставку, устроила его перед Сергеем Владимировичем. На поднос поставила тарелку с оладьями и баночку с вареньем.

— Только я один есть не буду. Присоединяйтесь. Кстати, на подоконнике стоит чайник. Можно вскипятить чай.

Они ели оладьи, запивая их свежезаваренным чаем. Ирина удивлялась себе и этой непринужденной, почти домашней обстановке, что объединяла их, делала пусть и не совсем близкими, но уже не чужими людьми. Внутри у нее — она это хорошо ощущала — не было прежней отчужденности и высокомерного равнодушия, наоборот, появилось нечто похожее на женский интерес, чувственный, сокровенный. Она украдкой приглядывалась к нему, к его движениям, осторожным, замедленным из-за болезни, но все же характерно мужским — тяжеловато-скупым, без суетности и прочих бабьих ухваток. Ее подкупал взгляд Дубца, острый, внимательный, даже чуткий, улавливающий ее настроение, почти читающий мысли.

— Я, должно быть, совсем старик в ваших глазах? — вдруг спросил он.

Ирина вздрогнула, покраснела, отвела взгляд, но тут же спохватилась, посмотрела прямо в эти серые, все понимающие глаза, дрожащим голосом ответила:

— Нет. Я подумала… Вам надо лучше питаться, чтобы поправиться. Я имею в виду — набрать вес.

Она совсем смутилась, вскочила, начала убирать посуду. Но что бы ни делала, всем существом чувствовала его неотрывный, пристальный взгляд. Это и льстило, и мешало, но не раздражало, не злило. Наведя порядок, снова села на стул и, пересилив себя, посмотрела на него, но не в глаза, а ниже. На верхней губе алела узкая полоска земляничного сиропа. Ирина машинально вынула из кармана жакета носовой платок и стерла им сироп. Он успел сжать ее запястье пальцами правой руки, а затем прижал ее ладонь к губам и начал целовать. Ее слабая попытка вырвать ладонь была лишь данью приличиям, но истинным желанием было длить и длить этот чудный, непрошено сладостный миг, дальше за которым была лишь необузданная страсть. Усилием воли она мягко, но решительно остановила его.

Он откинулся на подушки, прикрыл глаза, прошептал, переведя дыхание:

— Вы хотели почитать стихи. Я ждал все эти дни…

Ирина, отбросив всякое жеманство, молча встала, подошла к своей сумке, висящей на вешалке, вынула томик стихов Бунина, вернулась обратно.

— Мне очень нравится вот это:

Мы рядом шли, но на меня

Уже взглянуть ты не решалась,

И в ветре мартовского дня

Пустая наша речь терялась.

Белели стужей облака

Сквозь сад, где падали капели,

Бледна была твоя щека,

И как цветы глаза синели.

Уже полураскрытых уст

Я избегал касаться взглядом,

Но был еще блаженно пуст

Тот дивный мир, где шли мы рядом.

— «Но был еще блаженно пуст тот дивный мир…» — эхом повторил Дубец и, помолчав, не то спросил, не то ответил своим мыслям: — Это он о начале любви говорил.

— И мне так кажется.

— Почитайте еще.

— Нет, нет. Я пойду. Вам надо отдыхать. Тут и до меня были люди. Хватит на сегодня.

— Откуда вы знаете, что ко мне приходили?

— Я видела Истомина, — не подумав, брякнула она и тут же спохватилась, но было поздно.

— Ах, да. Я забыл, что вы знакомы.

Дубец отвернулся, непроизвольно сжав в кулаке край одеяла.

— Сергей Владимирович, вы, наверное, бог знает что подумали обо мне тогда, в пансионате… Но я…

— Не стоит ворошить прошлое. Тем более столько воды утекло…

— Нет, я должна сказать, — упрямо сказала Ирина. — В тот вечер он явился без всякого приглашения и даже без всякого намека с моей стороны. Я прогнала его. Честное слово! До свидания!

Она почти убежала, без лишних слов и без оглядки.

С этого дня Ирина стала ездить к Дубцу регулярно. С утра до вечера все ее мысли так или иначе были связаны с ним. Со свойственной ей одержимостью, когда главной движущей силой становится истинное чувство, она помогала ему вернуться в мир, который еще недавно казался недоступным и покинутым чуть ли не навсегда. В конце апреля они уже гуляли по больничному парку, а в мае, после праздников, лечащий врач обещал выписку.

— Взгляните, Ирочка, нет, не туда, левей, видите липу? Красавица, правда? Вас напоминает.

— И чем же? — лукаво спросила Ирина. — Во мне все такое же липовое?

— Ох, и пересмешница же вы! Как раз наоборот. Вы настоящая, уж поверьте моим сединам. А напоминает она вас хрупкой беззащитностью. Стоит одна, тонкая, в пушистой кроне, а вокруг толстые корявые березы.

— Странно. Обычно женщин, чтобы сделать им приятный комплимент, как раз с березками сравнивают.

— Вот именно. С березками. А этим лет сто, не меньше.

— Значит, и я через двадцать лет превращусь в такую же толстую и корявую…

— Неправда. Вы и через двадцать, и через тридцать лет будете такой же милой и беззащитной. Красавицей, одним словом.

— Но ведь это плохо — всю жизнь прожить беззащитной.

— Плохо. Вот я и хочу взять вас под свою защиту, насколько сил хватит, конечно.

— Спасибо. Но вам сейчас самому поддержка нужна. А вы еще и не бережете себя. Вчера, например, ходили в парк без сопровождения.