Бегство от волшебника - [18]

— Она — земля, земля, — обращаясь к Розе, торжественно произносил Стефан. — Она наша земля.

— Она наша земля, — вторил Ян. — Иногда мы танцуем на ней, мы танцуем на ней, мы танцуем на нашей земле. О, старуха! — кричал он и поддевал лежащую ногой. А мать при этом продолжала глядеть и улыбаться открытым беззубым ртом.

— Она внутри трухлявая, — подхватывал Стефан. — Вся трухлявая. Я не могу объяснить. Скоро ты почувствуешь запах.

— Однажды мы сожжем ее, — кричал Ян. — Если бы мы ее застраховали, то давно бы сожгли. Она внутри сухая, как солома, запылает в момент. Пламя до небес — и конец.

— Мы сожжем тебя, да, старая, мы подожжем твои волосы! — орал Стефан, а дряхлая мать по-прежнему улыбалась, и глаза ее горели лихорадочным блеском, когда она смотрела на своих рослых сыновей.

— Ты, куча мусора! Ты, старая торба! — кричал Ян. — Мы скоро убьем тебя, мы упрячем тебя под пол, и там ты будешь смердеть не хуже, чем здесь! Мы убьем тебя! Мы убьем тебя!

Танцуя и что-то выкрикивая на польском, Стефан и Ян начинали двигаться по комнате, а их мать приподнималась на своих подушках, словно и ей хотелось встать и присоединиться к танцу.

Затем возбуждение спадало так же внезапно, как и приходило, и тогда братья присаживались на перекладину кровати и сидели, утирая пот. Поначалу эти представления сильно пугали Розу, но со временем она привыкла.

— Сколько лет вашей матери? — спросила она однажды после очередного танца.

— Сто, — ответил Ян.

— Он хочет сказать, что очень старая, — пояснил Стефан. — Очень, очень старая. Скоро она совсем забудет польский. Она забудет все. Когда становишься таким старым, то прошлое превращается в ничто и будущее — в ничто. Только настоящее остается, вот такой величины, — тут он приблизил ладонь к ладони почти вплотную.

— Да, это так, — кивнул Ян. И оба тяжело вздохнули. После прыжков и выкриков глубокая тоска обычно охватывала братьев, и тогда, обнявшись, они начинали петь скорбными голосами на польском языке, завершая неизменно Gaudeamus igitur, который у них звучал как траурный гимн, протяжный, сопровождаемый мрачным раскачиванием из стороны в сторону.

— Это студенческая песня, — всегда комментировал Ян. — В Польше мы изучали технику, но не хватило времени стать докторантами.

— А теперь мы выпьем, — продолжал Стефан. Бутылка шерри извлекалась из буфета, после чего пили, провозглашая тосты, из чайных чашек.

— За нашу маму! — говорил Ян.

— Знаешь, мы ведь патриоты нашей новой родины, — откликался Стефан. — И поэтому мы пьем ее ужасные вина!

За этим обычно следовал громкий хохот, к которому Розе полагалось присоединиться.

В первое время знакомства братья относились к Розе с такой невероятной почтительностью, что ей просто становилось неловко. Она хотела с ними подружиться, а они смотрели на нее то ли как на владелицу замка, то ли как на социального работника. И вот наконец, краснея, запинаясь, посмеиваясь над собственной неуклюжестью, они впервые назвали ее по имени. Роза помогала братьям, чем могла. Их уважительное отношение, беспомощность, их робость — все это пробуждало в Розе горячее стремление оберегать. Ей казалось, что она возвращает к жизни пару маленьких птичек, израненных, полузамерзших. Каждый день приносил с собой новое достижение, новое торжество, нечто неожиданное. В то время братья Лисевичи и в самом деле были ее счастьем.

Ей доставляло особенную радость обучать их английскому языку. Сначала они объяснялись главным образом с помощью жестов, потому что словарный запас был у братьев чрезвычайно мал. Постепенно, но все же с возрастающей скоростью, область общения расширялась, разговоры становились богаче, сложнее; и у Розы появился повод похвалить себя за чутье, подтолкнувшее ее к заботе об этих странных и беспомощных детях. Она чувствовала себя принцессой, которая с помощью своей пылкой веры в чудеса пробудила принцев от колдовского сна или помогла им сбросить звериный облик. Чем полнее пробуждались ее королевичи в царстве английского языка, чем свободнее могли выражать свои мысли, тем большие запасы интеллигентности, юмора и веселья она находила в них, открывая все то, о чем раньше могла лишь догадываться. Но и сейчас случались минуты, когда ей — как принцессе, со странной тоской вспоминающей о покрытой шерстью морде и диких глазах, — хотелось какие-то особенно трогательные мгновения метаморфозы пережить заново. Действительно, если бы это было в ее силах, она замедлила бы процесс преображения, настолько восхитительным он ей казался.

Занятия проходили в комнате, в Пимлико, где все трое сидели, скрестив ноги, на полу, внутри железной кроватной рамы. Посередине лежали словари и учебники. На первых уроках братья в основном переговаривались друг с другом по-польски, и Роза с большим трудом заставляла их произносить фразы упражнений. Прошло немного времени, и они освоили простейшие английские обращения. Роза строго-настрого запретила им говорить на польском языке, после чего братья стали с азартом демонстрировать друг другу свои познания в английском и подкалывать по поводу ошибок.

— Ты же как деревенщина! — говорил Стефан Яну. — Только они в Англии так разговаривают!