Бегство от Франка - [99]

— Я не должна замыкаться в себе. Мне надо думать о девочках. Теперь у них нет никого, кроме меня, — вздохнула она.

Нам с Фридой нечего было на это сказать.

— Нет, вообще-то я говорю глупости, — задумчиво сказала она. — Конечно, я у них не одна. На самом деле с ними вся семья. Но у них нет отца, как не было его у Франка и у тебя. Но ведь ты справилась, верно? — Она не спускала с меня глаз.

Я кивнула. Она как будто просила меня застраховать ее девочек. Я была виновата перед ней, поэтому я еще раз энергично кивнула.

— Подожди, — сказала я, побежала в спальню и достала из шкафа длинный пакет.

— Можешь взять это для своих девочек? — спросила я немного запыхавшись.

— Конечно. А что это?

— Две куклы-марионетки, я купила их в Праге.

— Ты молодчина! Ведь я ничего им не купила… Все случилось так неожиданно, — сказала она и обняла меня. Я испытала странное чувство. Словно от чего-то освободилась.

— Как звали твою дочку? — вдруг спросила она, все еще обнимая меня.

Я была не в силах ответить. Сглотнув комок в горле, я рассматривала свои руки, а секунды все шли и шли.

— Ингер, — прошептала я. — Мою дочку звали Ингер.

— Хорошо, я позвоню! Увидимся в Осло, — сказала она, не глядя на меня.

— У тебя есть деньги? — глупо спросила я.

— Если кто-нибудь произнесет слово деньги, я его просто убью, — бесстрастно проговорила Аннунген.

— О’кей, — сказала я. Фрида молчала и царапала ногтями запястье. От ногтей оставались красные следы.

После отъезда Аннунген я поняла, что усталость может одолеть человека, даже если он о ней и не думает. Я разделась и надела чистую ночную сорочку. От нее пахло Сиджесом, потому что после смерти Франка она то мокла под дождем на балконе, то там же жарилась на солнце.

Проснулась я вся в поту. И свет и часы говорили о том, что сейчас ночь. Очевидно, у меня поднялась температура. Вся дрожа, я с трудом дошла до уборной и с таким же трудом вернулась обратно. По пути я споткнулась о пустую бутылку. Она откатилась под кровать. Хорошо, если только это, подумала я, ложась на влажные простыни.

В августовских сумерках возле штатива для сушки белья стоит женщина. Лето. Она смотрит на своих соседей, они расположились на веранде и едят пиццу. Родители и двое детей. Они смеются над чем-то. Женщина смотрит на свой живот. Она разглаживает руками полотенца и складывает их в корзину. Неожиданно ей кажется, что кто-то позвонил в ее дверь. Она спешит в квартиру, чтобы открыть дверь. Но там все тихо. Она открывает входную дверь и убеждается, что там никого нет. Да, на площадке пусто. Она возвращается в квартиру, закрывает дверь веранды и складывает в шкаф чистые полотенца. От них так приятно пахнет. Неожиданно она чувствует колющую боль внизу живота. Словно ее пырнули грубым, тупым ножом. Проходит некоторое время, и нож возвращается. Она понимает, в чем дело, и достает из платяного шкафа небольшой чемодан. Немного детских вещей, немного нижнего белья и новый махровый халат. Она складывает все в чемодан, кладет сверху косметичку с туалетными принадлежностями и задергивает «молнию». Потом она ставит на стол будильник и садится, сложив на коленях руки. Нужно заметить время. У женщины белые руки с большими синими венами. Они почти незаметно дрожат. В комнате жарко. Она снова открывает дверь на веранду. Соседи все еще смеются на своей веранде. От запаха пиццы ее слегка поташнивает. У нее мелькает мысль попросить соседа отвезти ее в больницу, но она не просит. Она не выдержит унизительных вопросов. Сейчас не выдержит. Пока она ждет, боль становится невыносимой. К счастью, боль проходит и на этот раз. Женщина звонит по телефону. Незнакомым голосом она называет себя и говорит, что у нее начались роды. Кто-то чужой на том конце провода спрашивает, как часто у нее идут схватки.

— По разному, — отвечает она.

— Когда была последняя схватка?

— Мне было так больно, что я не посмотрела на часы.

— Пусть ваш муж заметит время.

— Я одна.

На том конце провода воцаряется тишина.

— Хорошо, приезжайте. У нас сейчас небольшая запарка, но мы вас ждем.

Она кладет трубку и чувствует, как у нее по ногам струится что-то теплое. Это неправильно. Если верить книгам, это должно происходить не дома, а в больнице. Она поднимает трубку, чтобы вызвать такси. Занято. Снова возвращается боль, воды продолжают идти. Ей нужно взять себя в руки, и она кладет трубку. В перерыве между схватками находит чистые трусы, выбирает потолще. Кладет в них две прокладки. Пока этого достаточно. Нож поворачивается в ней, теперь это уже не нож, а штык. Несмотря на боль, она снова звонит, чтобы вызвать такси, Номер по-прежнему занят. Она хватает чемодан, пальто и идет слегка согнувшись, чтобы не расклеиться окончательно. Только когда она прошла мимо красного углового дома и штык перестал терзать ее нутро, она вспоминает, что, кажется, не заперла дверь на веранду. Скорее всего, не заперла, но вернуться она уже не может. Она должна идти дальше мимо длинного ряда домов и грохочущего моря, подняться на холм и свернуть не меньше двух раз. В одном месте она останавливается и стоит, ухватившись за изгородь. В саду у изгороди качается на ветру одинокая рябина. Небольшая, чахлая, она склоняется к женщине и похлопывает ее по плечу. Асфальт на дороге весь в ямах. Из нее все еще течет. Словно она породнилась с самим дождем. Это не кровь, думает она. Это воды. Скоро я превращусь в лужу, которая потечет вниз по склону. Может быть, это будет даже приятно. Утечь от позора. Избежать всех этих взглядов. Огорчение, что дверь на веранду будет хлопать на ветру, спасает ее от этих мыслей. Она видит перед собой эту дверь. Дверь хлопает, хлопает, наконец стекло разбивается и осколки летят во все стороны. Сосед выходит посмотреть, что случилось. Он закрывает дверь и затыкает дырку в стекле старым плащом. Потом возвращается к жене и говорит: