Бегство от Франка - [19]

— Ты будешь думать об этом, только пока не закажешь себе номер. А потом милосердный мозг отодвинет все тревоги о том, на что ты будешь жить дальше.

Поездка прошла лучше, чем я ожидала. Общественный транспорт не всегда так уж неприятен, как мы думаем. Отель был точно такой, как на рекламном проспекте. У самого берега. Я сидела на веранде и писала:

«Белая вилла в современном функциональном стиле справа молчит о своих семейных дрязгах.

Воробьи веселятся на веранде после завтрака.

Ветер флиртует с пышными кронами сосен, которые предлагают ему себя, маня своими зелеными джунглями и вековой корой.

Ветер устремляется к облакам, чтобы сложить из них немыслимые фигуры на непристойно обнаженном светло-голубом небе.

В глубине людям угрожают медузы. Этакий неожиданный плевок естественного зла.

Разрушенная пристань колышет забытый с зимы плавучий причал.

Паруса обнажают свои треугольники перед самыми дерзкими шхерами.

Маленький фонарь с красной крышкой фиксирует все движения.

Отсюда, с горы, видны четкие силуэты мужчины и мальчиков, ловящих рыбу.

В белом круглом павильоне на берегу дети и взрослые демонстрируют свое одиночество, выстроившись в очередь за мороженым.

У каменной лестницы девочка беззвучно плачет над этой картиной.»

В баре в аляповатых золоченных рамах висело несколько фотографий писателя Роальда Даля. Когда-то он был здесь завсегдатаем и жил в единственной комнате с балконом. Снаружи этот балкон был похож на белое гнездо в кроне сосны, склонившейся над третьим этажом.

Совершенно незаслуженно и без всяких просьб с моей стороны я получила номер с видом на море. Плеск волн о берег напомнил мне об одной женщине из детства, незнакомой женщине, которая смазала мне сливками обгоревшую на солнце кожу. Но я не могла найти ей место в своих воспоминаниях или в своей действительности. Уверена только, что никто не рассказал мне эту историю.

Я распаковала те немногие необходимые вещи, которые захватила с собой, и положила на тумбочку тридцать три страницы своей рукописи. Мне хотелось перечитать и осмыслить написанное, пока я буду здесь жить. Меня смущала идея Фриды вписать Франка в свою жизнь. И что мне делать с самой Фридой? С другой стороны, эта идея двигалась вперед уже без моего участия. Я не могла от нее отказаться. Слова таили столько возможностей! Можно было поставить точку, вместе с тем зная, что есть возможность отступить. Что есть другой выбор. Другие слова. В путанице этих вариантов скрывались первые очертания воли самой рукописи.

Я положила карандаш и ластик рядом с рукописью и сказала себе, что все рукописи загадочны. Вообще человек ничего не знает о реальности, пока в книжном магазине не поставит свою книгу впереди какого-нибудь бестселлера.

Крики морских птиц? Шум волн? Как давно я вобрала в себя эти звуки! Они открывали мне нечто, чему я не знала названия. Нечто, что я давно потеряла или никогда не имела. Я заснула в «Береговом Отеле» тяжелым, но чутким сном, ощущая свою каждую спящую мышцу. Обычно мне что-нибудь снилось, и я просыпалась, как механическая игрушка, заведенная для того, чтобы она сразу могла двигаться.

В первое утро я пробудилась с чувством, что все-таки могу отворить давно захлопнувшуюся дверь в комнату, из которой когда-то вышла. Внизу на веранде гости двигали стулья, и в распахнутое окно проникал аромат кофе. Завтрак был уже подан. Я встала и откинула занавески.

Хотя никто не мог видеть, что я нагая, я устроилась подальше от окна и любовалась морем. Мне ничего не нужно было планировать. Я вдруг поняла, что молчит даже тоска по Франку. Пока что молчит.

Казалось, будто поверхность моря покрыта миллионом ромашек, тесно прилегавших друг к другу на многие мили вокруг. Солнечный свет превратил морских птиц в подобие блестящих кусочков металла, летящих в свободном падении. Мне захотелось описать непередаваемость этой картины, но я тут же сообразила, что это было бы слишком романтично и к тому же фальшиво. Море представилось мне ромашковым лугом, потому что мои очки криво сидели на носу и солнечный свет, падая на металлическую оправу, давал блики, грубо искажавшие действительность.

В первую половину дня, когда я сидела в белом пластмассовом кресле на берегу, на границе между травой и водой появился какой-то человек. Он шел медленной и небрежной походкой.

Я следила за ним, пока он не скрылся слева между скалами. Мне так хотелось, чтобы это был Франк!

Чтобы смириться с тем, что это не Франк, я подумала, что дорожка, по которой шел этот человек, скорее всего когда-то была посыпана гравием и проходила между скалами и растущими на берегу растениями, она никогда не знала асфальта. Но море постепенно смывало ее, вот ее и заасфальтировали. Вообще-то она никуда не вела. Только к старой вышке и какому-то непонятному фундаменту, может быть, в свое время предназначенному для пушек. Впрочем, это типично для дорог, думала я. Идешь по дороге и вдруг понимаешь, что она ведет тебя совсем не туда, куда тебе нужно. Дороги — это движение к воображаемой цели. Или способ чего-то избежать. Пройти мимо.

Сейчас тот человек был Франком не больше, чем минуту назад. Я неожиданно почувствовала, что от этой серой грубой полоски между скалами исходит угроза. Как будто мне предстояло просидеть здесь до самой смерти, глядя на асфальт и не присутствуя в собственной жизни. Настроение, с которым я проснулась, исчезло. Просто я очень устала, с удивлением подумала я. Это ощущение было почти физическим. «Как сильное горе», захотелось мне записать в своем блокноте. Но почему? Что я, собственно, знала о горе? Не считая одного случая. С грузовиком. Каким эгоизмом должны обладать люди, которые в нашем мире претендуют на право испытывать личное горе!