Беги и живи - [41]

Папа встал. Люди во втором боковом нефе тоже встали. Все медленно, двумя колоннами, потянулись вперед. Рядом со мной шла мама нашего одноклассника. Я взглянула вверх и увидела, как по ее щекам и покрасневшему носу текут слезы. Очень некрасиво. Ну пусть у нее нет носового платка, но вытереть слезы можно ведь и рукой?

За ней шел сам одноклассник, тоже с опухшими от слез глазами. Выглядело это ужасно. Может, потому все и идут, опустив голову, чтобы не видно было заплаканных глаз и красных носов? А когда плачешь, все расплывается перед глазами, и людям ничего не остается, как смотреть вниз. А то еще споткнутся на ровном месте и упадут. А падать в церкви не полагается.

Я нервничала. Хотела сделать все правильно. Люди в соседней колонне двигались быстрее, чем в нашей. Теперь рядом со мной шел мужчина. Я услышала, как кто-то шепчет: «Как же им не стыдно». Я не знала, что они имеют в виду, но заметила, что мой папа обернулся, сильно покраснев, наклонился ко мне и улыбнулся. Он улыбался так, как часто улыбался в последние несколько дней, – кривил рот, хотя ничего смешного и не было. И при этом гладил меня по голове. Я надеялась, что хотя бы тут, в церкви, он не станет меня гладить, потому что после этого он всегда тер рукой глаза, и мне не хотелось, чтобы у него, как у многих здесь присутствующих, тоже были опухшие глаза и красный нос.

Я увидела, что перед гробом люди встают на колени. Они крестились, а потом подходили к одному из священников, державших блюдо. Я слышала, как звенят монеты, и видела, что всем дают какую-то карточку. Я почувствовала облегчение, потому что все оказалось очень просто. Деньги я крепко держала в руке, не хотела потерять.

В первом ряду с краю сидел папа Линды. Он сидел, сложив руки на груди, и смотрел в пол. На его плечах была перхоть. Мама Линды прижимала ко рту платок. Глаза у нее были закрыты. Я посмотрела на сестер. Они все втроем смотрели в пол, как будто они тройняшки, всегда и во всем согласные между собой, и особенно в отношении того, как издеваться над Линдой. Может, если бы они так над ней не издевались, она была бы сейчас жива, подумала я вдруг. Может, тогда ей не нужны были бы мы с Рози, чтобы играть.

И тут я увидела его. Кольцо настроения. Оно было на пальце у младшей, самой противной.

Я стала дышать совсем неглубоко, чтобы меня не стошнило. Почувствовала тычок в спину и очнулась от своих мыслей. Мне уже давно было пора вставать на колени, и я увидела, что священник с блюдом ласково мне кивает. Я встала на колени пред гробом. Потом поднялась. Проходя мимо сестер, смотрела-смотрела-смотрела на руку младшей сестры, но кольцо не исчезало.

– Лицемерная дура, – прошипела она мне.

Я быстро прошла мимо, вовремя успела положить деньги на блюдо и получила карточку. Приказала себе смотреть вниз.

Папа уже сидел на месте. Он читал карточку, опустив голову. Я посматривала на него украдкой и видела, как время от времени он проводит рукой по лицу.

Мама села рядом со мной. Она плакала. Кажется, теперь все плакали. Я прикусила губу и стала смотреть прямо перед собой. Линда сейчас на небе. Там она намного счастливее, это точно.

Рози медленно двигалась в своей колонне и чуть не споткнулась о мои ноги. Ее взгляд был направлен на карточку, которую она держала в руках. Она не посмотрела на меня. Но хоть не плакала, и то хорошо.

За ней шел Маттиа. На нем был черный костюм, как и на наших отцах. Но смотрела я на него не из-за костюма. Костюм я уже видела, только что. И что у него что-то с волосами, тоже успела заметить. И вдруг я поняла. Исчезли его кудри. И я сразу сделала открытие: у него уши торчат. Я продолжала смотреть, пока он не сел на свое место. Почти слышала свои мысли вслух, что он мне нравится и такой.

Тут меня сильно толкнули в бок.

– Хватит так таращиться, – прошептала мама. – И закрой рот, это некрасиво.

Я чувствовала на себе взгляд мамы и одновременно взгляды всех людей в церкви. Я залилась краской и почувствовала, что начинаю потеть. Так что я опустила голову и стала рассматривать карточку в своих руках.

На ней была фотография Линды. Черно-белая фотография, только лицо. На ней было не видно, что Линда толстая. «Скорбим по нашей дочери и милой сестре», – было написано под фотографией. И ниже текст, полный лжи, что она всегда была и останется их любимицей.

Зачем они написали это о Линде? Все-таки любили ее? Почему же Линда об этом не знала?

Я вспомнила о кольце настроения, которое сейчас носила ее сестра. Это был мой подарок Линде, а на руке этой противной гадины ему было не место.

Все встали. Вдруг вся церковь запахла ладаном. Я глубоко втянула в себя воздух, потому что любила этот запах. Он напоминал мне запах сирени, которую мама каждую весну приносила в дом. Этот запах проникал в одежду, в нос и в легкие, и поэтому от него начинало слегка мутить, и одновременно хотелось, чтобы он не выветривался никогда.

Можно ли хотеть чего-то так сильно, что от этого начинает мутить?

– Меня тошнит, – сказала я маме.

– Не сейчас, Нор.

– Честно, – сказала я.

Судя по всему, папа тоже меня услышал, потому что он схватил меня за руку и встал.