Бега - [14]

— Да ты что, Кондрат! Куда же мне на ночь-то глядя?

— А ты. Герасим Федотович, на автобус и с богом — в Тихо-славль. Как раз успеешь. Я тебя провожу.

«Отогрел гадюку! „Женьшенем“ бы тебя напоить», — подумал Герасим Федотович и сказал просяще:

— Вещи-то хоть разреши оставить. В этот чертов автобус с ними не влезешь.

С этими словами он протянул Кондрату десятирублевку и добавил:

— Вышлешь мне багажом в Москву.

Мотыгину страсть как не хотелось связываться с вещами, но десятка автоматически оказалась у него в кулаке. Прикинув, что сдачи в его пользу останется достаточно, он помягчал и согласился.

— Чемодан можешь отправить малой скоростью, — сказал Герасим Федотович. — А с «женьшенем» не тяни. Как продашь, дай мне знать телеграммой по такому адресу, — Герасим Федорович вынул из кармана конверт и зачитал: — «Янтарные Пески, Госпитальная, 16, Карецкой Карине Зиновьевне — для Герасима Федотовича».

— Может, лучше письмо? — обронил как бы невзначай Мотыгин.

Герасим на это ничего не сказал, а выдал рубль дополнительно.

— Ну, пошли, — заторопил Мотыгин. — Неровен час, автобус прозеваем.

На остановке возле рынка мрачно покуривали сосредоточенные на поклаже мешочники. Они готовились к штурму.

Когда с ближайшей улицы послышалось кастрюльное клацанье, они побросали окурки на землю и засуетились. Посадка на транспорт всегда носила у них эвакуационный характер. Зная такую повадку, водитель автобуса тормозил метрах в ста от остановки. Это растягивало мешочников в цепь и не давало опрокинуть машину навзничь. Герасим Федотович был налегке и в автобус протиснулся чуть не первым.

— Не забудь телеграмму! — крикнул он уже из окна.

Автобус взвыл, будто ему вырвали с корнем поршень и, жалуясь на недомогание в моторе, загремел по улице Агаты Кристи.

Вернувшись домой, Мотыгин лег в кровать, но заснуть не мог. В окна била луна, и по потолку катались немые тени.

«Растопырина мне не избежать. Определенно, — думал Мотыгин, разглядывая тени на потолке. — Этот „братский“ дом загонит меня в могилу».

За окном надсадно заорал петух. В ответ послышался девичий визг и глухой удар камня о штакетник. Наглый петух заорал еще истошнее.

«Пора! — сказал сам себе Мотыгин. — Пора идти за водой. А с вещами я все-таки зря связался: лишняя улика мне совсем ни к чему. В сарай перепрятать, что ли?..»

Он недобро посмотрел на еле различимый в темноте чемодан и перевел взгляд на странный, обернутый кое-как в тряпку и похожий на стиральную доску предмет.

— Это еще что такое?

Поколебавшись, Мотыгин нервно развернул тряпку и тут же руки отдернул, будто ожегся или зацепил занозу. Никакой доски под тряпкой не оказалось… В холодном лунном свете на Мотыгина смотрели с картины мертвенно-белые козлиные глаза.

Глава VI Ванятка и Потап

Глухо стукнувшись о пристань, «Добрыня» выбросил на берег трап и трех пассажиров.

Первым на берег сошел Береста. Истомившись в своем музее по настоящему делу, он горел теперь нетерпением. Переводчик и знаток иноземных душ Ольшаный, напротив, зябко поеживал плечами: подготовить Ивано-Федоровск к визиту англичанина сдавалось ему затеей несбыточной, и мыслями он был сейчас далеко-далеко в Республике Кокосовых пальм, куда ему посулили недавно командировку.

— Не слышны в саду даже шорохи, транспорт замер тут до утра, — вернул его на родную землю голос Стасика.

Попутчики спустились к павильону «Пиво-воды», на котором висело объявление:

«Киногруппе „ДЕРЖИСЬ, ГЕОЛОГ“ срочно требуются:

ватники ношеные — 3 шт., картины народные — 5 шт.,

лампы керосиновые — 2 шт.

С предл. обращаться в гост. „Ермак“ к тов. Белявскому».

К павильону, опустив бесчестные глаза к земле, медленно подходил Кондрат Мотыгин с полными ведрами воды в руках.

— Хорошая примета! — кивнул на ведра Береста.

— Для не пьющих пива, — уточнил Бурчалкин и поспешил навстречу палаточнику.

— Салют алхимикам, — сказал он приветливо.

Мотыгин отвернулся и еще сильнее заработал ногами.

— Ты воду-то хоть кипятишь или прямо так разбавляешь?

— Отцепись! — пропыхтел Мотыгин, опуская глаза еще ниже. — Зачем пристал? Чего тебе от меня надо?

— Крохоборы отсюда далеко?

— Часа три хода. Перейдешь мост, вон там, у бань, и — влево, по грунтовке.

— Понятно. Автобус ходит?

— Ходит. С хвостом на четырех подковах.

— Ясно, а дорога туда прямая?

— Прямее не бывает… Пьяный черт кочергой отмерял.

— Спасибо и на этом, — сказал Бурчалкин. — Вам, папаня, надо анашу курить или Фрейдом заняться. Больно вы разочарованный, вроде хиппи. Привет!

Мотыгин опустил ведра, вытер потное лицо фартуком и недобрым, настороженным взглядом проводил незнакомца, удалявшегося в сторону Пудаловских бань.

Дорогу в Большие Крохоборы действительно меряли кривой кочергой, и порою Стасику казалось, что он идет обратно в Ивано-Федоровск. Наконец, впереди замерцали огоньки, и Бурчалкин прибавил шагу.

На краю села дружно взвыли охочие до городских штанов дворняги. Чуть дальше, за банями, слышались интригующий гоготок и кокетливое «Не пихай в крапиву!». А где-то рядом трещал плетень: горемычный ухажер подбирал себе инструмент для душевных объяснений с Пашей Уссурийским.

Но все эти звуки — и лай, и треск, и ленивая ругань гусей в кюветах — заглушались хором японских гейш, певших по-своему о вишневом соке любви.