Бег в золотом тумане - [106]

страшная жара, и мы с мамой лежали на прохладном полу и ели виноград. Она никуда не спешила. Я рассказывал ей о своём новом друге Иване. Мама захотела познакомиться, и я счастливый, побежал за ним…

Потом, когда у меня появилась семья, я тоже испытал это чудесное чувство.

Потом было ещё несколько мгновений счастья. В Приморье. Они были мгновенны, но всё равно оставили свой неповторимый след…

Мне не стоит, наверное, рассказывать о них подробно…

— Рассказывай, рассказывай!

— Мы ехали по цветущей тайге… Я сидел за рулём "Газ-66" и пел: " Один раз в год сады цветут, весну любви один раз ждут…" Впереди, на просторном, далеко вынесенном вперед буфере возлежала Инесса… Иногда, грациозно повернув голову, она смотрела на меня искрящимися глазами. Сердце мое замирало в изумлении: "Неужели я любим этой богиней?!"

— Ты прости меня, но мне не хочется слушать Это! — отстранившись от меня, прошептала Лейла.

— Я так и знал! Но пойми, я бы не рассказывал ничего, если бы не принадлежал тебе. Меня нет. Есть только мы! Я не могу тебе лгать. Ты должна все обо мне знать… Я хочу, чтобы ты любила, жила, говорила со мной! А не с моей тенью из прошлого! Чтобы возлюбленные не страдали, надо рассказать о себе всё. Иначе это сделают другие…

— Прости! Но пока я чувствую себя пятой в седьмом ряду! И ещё! зачем ты все время смотришь на Наташу…

— Во — первых! На сегодня ты первая в первом ряду! А во — вторых, я просто люблю смотреть на людей. А Наташа привлекает меня потому, что вижу, как она несчастна. Ей не сказали много хороших слов, о которых она мечтает! И я восполняю этот пробел.

— И говоришь ей то, что должен говорить мне! — Лейла не на шутку рассердилась.

— Да, говорю! Потому, что не могу видеть в женских глазах тоску!

— А мне тоже нравятся некоторые мужчины! — мстительно бросила Лейла. Но вспомнив о Резвоне, вмиг осеклась, съежилась в подрагивающий комочек.

— Ну, вот! Совсем, как воробей на морозе. Давай я тебя согрею…

Лейла приткнулась к моей груди. Я обнял ее и начал убаюкивать.

Через минуту она подняла голову и внимательно посмотрела мне в глаза.

— Я знаю, ты любишь меня. И ты знай, что дороже тебя у меня никого нет. И не было…

— Даже в прошлых жизнях?

Лейла звонко рассмеялась, и внимательно посмотрев мне в глаза, спросила:

— Ты, в самом деле, веришь в реинкарнацию или ты материалист?

— Да нет, не верю… А "материалист", это ты откуда взяла? Я не помню, чтобы я или кто-нибудь произносил это слово?

— Это Федя так тебя называет… И если хочешь знать, у нас много программ на ТВ. Представляю, что делается в Мире!

— Ну, ну… Сами, значит, западными ценностями наслаждались, а мне подсовывали телевизионные руководства по сбору фиников и домашнему производству гипса…

— А ты порнофильмы хотел смотреть? — И Лейла с чертиками в глазах, жеманно вздернула подбородок, плавным движением, наверняка заимствованным из эротических лент, сдернула с себя укрывавший ее платок.

— Я тебя обожаю! — воскликнул я и начал страстно целовать ее матовую грудь.

Птица, дремавшая на ветке айвы, открыла глаза и внимательно взглянула на нас. Оценив поцелуи, она выдала трель и улетела, чтобы не мешать нашему наслаждению единения с Природой!!!

…Взявшись за руки, мы сидим на спальном мешке, и смотрим на звезды, на Млечный путь, на Бабековский гарем, на остатки костра, слушаем мягкий шелест реки, пение птиц, вспоминаем уверенного в себе Житника, и ожидающую счастья Наташу.

* * *

Когда мы вошли в палатку, Наташа уже лежала. Я постелил Лейле рядом с ней, а сам примостился с боку.

Через минуту, поцеловав ее, уже спящую, я услышал беспокойный топот ишаков.

"Наверное, запутались в веревках", — подумал я и, стараясь не шуметь, поднялся и вышел из палатки.

"О, господи, когда же я, наконец, высплюсь!" — Пробормотал я вслух и, позевывая, пошел к серебрящемуся в лунном свете ручью, на берегу которого паслись ишаки. На половине пути я почувствовал между лопаток дуло ружья и сразу же услышал сдавленный шепот Юрки: "Тихо, Чернов, не шуми! Не хочу тебя пугать, но свидетели мне не нужны! Иди".

И Житник, подталкивая меня в сторону ишаков, больно ткнул стволом в спину. Один из ишаков, кажется Пашка, был отвязан и навьючен четырьмя мешочками с золотом. Юрка заставил меня лечь лицом к земле. Приставив к голове ствол, ловко связал мне руки куском геофизической проволоки, затем впихнул мне в рот грязный носовой платок. И мы пошли. Впереди Пашка, за ним я, и сзади — Житник.

— У меня даже не картечь, пули в обоих стволах, — немного погодя сказал он равнодушным голосом. — Иди, быстрее, не зли меня!

Мне не хотелось сопротивляться. Наверное, я уже прожил жизнь. А, может быть, и нет. Но счастье прошедшего вечера еще согревало сердце и не хотело освобождать место для иных чувств.

Шли долго… Места эти Юрка знал лучше меня. До того, как попасть в мою партию, он несколько лет работал здесь на сурьмяных месторождениях. Каждый день, после документации траншей или маршрутов, он до поздней ночи гонялся за сурками и по каждой тропке мог пройти с закрытыми глазами. Кстати сказать, мы и познакомились впервые где-то здесь.

Я, только что назначенный на высокую должность техника-геолога с окладом в 105 руб., шел пешком из Анзоба в Тагричский поисковый лагерь и на подходе к нему, уже ночью, встретил на тропе невысокого, грузного парня в штормовке. Взглянув колючими глазами, он пошёл, заложив руки за спину, с рюкзаком, доверху набитым застреленными сурками.