Иначе - хаос и неразбериха в обществе.
А так - порядок.
Конечно, кто не хочет пользоваться голомакиятором, тот и не пользуется. Например, лично он никогда не прибегал к псевдолицам - не видел смысла в том, чтобы казаться лучше, чем ты есть на самом деле. Тем более с его-то фамилией. Лишний повод для насмешек.
А вот дочери это наверняка понадобится.
Время от времени он напрягал слух, словно пытаясь услышать то, что творится за Дверью, хотя отлично знал, что ее створки - звуконепроницаемые.
Он хотел, чтобы выход дочери не застал его врасплох.
Чтобы можно было скрыть от нее разочарование и обиду, если она все же решит последовать его совету и выберет другую, более приличную, по ее мнению, фамилию.
Или горечь и жалость, если она вообще выйдет без бэджа...
Интересно, что же она выберет? Может быть, фамилию своей матери? Ну и пусть, уговаривал он себя, ведь у той фамилия была вполне благозвучная. Нельзя же связывать грехи и пороки человека с его фамилией!..
И тем не менее, именно этот выбор Аськи оказался бы для него больнее всех прочих.
Впрочем, сейчас ничего уже нельзя было изменить, и оставалось только ждать. А еще - лелеять в душе слабую, худосочную надежду...
Казалось, что за время отсутствия дочери прошло уже много лет, и еще немного - и он превратится в немощного, седого старца, и когда Аська перешагнет порог Комиссии, у него не останется сил, чтобы встать ей навстречу.
Наконец, створки беззвучно и медленно разошлись, как бы нехотя выпуская в коридор худенькую девчоночью фигурку.
Не веря своим глазам, он поднялся навстречу дочери.
На узкой груди ее светились две огненно-яркие строчки голограммы:
К О З Я В К И Н А
Анна Владимировна
Лицо у Аськи было запрокинуто с отчаянным вызовом, и в нем не было ни кровинки.
Свое лицо, родное. Как и фамилия.
То самое лицо, которое изуродовано страшным шрамом на левой щеке, оставшимся после ожога первой степени. В четыре с половиной года Аська стянула на себя со стола кипящий чайник.
Не чувствуя ног под собой, он подошел к дочери и неловко потоптался, не зная, что сказать ей и стоит ли вообще что-то говорить в этот момент.
Впрочем, она явно не намеревалась выслушивать чьи бы то ни было поздравления или выражения сочувствия.
Не опуская головы, она застучала каблучками по длиннющему коридору к выходу, и он поспешил за ней следом. Краем уха он подсознательно прислушивался: не засмеется ли какая-нибудь сволочь им в спину.
Обошлось.
Яркий солнечный свет больно ударил в глаза после темного коридора, однако, наверное, не поэтому Аська застыла как вкопанная на верхней ступени крыльца.
На скамье напротив выхода сидел юноша. В руках он вертел букетик из цветов, видимо, только что сорванных с ближайшей клумбы.
Опознать его теперь можно было лишь по полуиностранной фамилии: на Кирилле Симоновиче Грандине красовалось вирт-лицо мужественного красавца. Увидев Аську, подросток поднялся со скамьи, смущенно улыбаясь, но улыбка тут же сбежала с его псевдо-лица, уступая место кривой усмешке. Вороватым движением он отшвырнул букетик за скамью, сунул руки в карманы брюк и решительно зашагал прочь.
- Ася, - сказал отец в спину, перечеркнутую крупными буквами его фамилии.
Девочка оглянулась, явно стараясь держаться как ни в чем не бывало:
- Да, папа?
Он пробубнил, почти не слыша своего голоса:
- Ты это... включи голомакиятор-то...
Аська усмехнулась совсем по-взрослому, и только теперь, стоя к ней вплотную, он разглядел крошечные слезинки, которые подсыхали в уголках ее глаз.
- А зачем? - спросила она.
Май 2000 г.
