Бедржих Сметана - [48]

Прохазка, Геллер, а больше всех Неруда уговаривали Сметану исполнить в концерте отрывки из «Либуше», чтобы прекратить эти сплетни. Но композитор долгое время не соглашался. Во-первых, он твердо решил показать «Либуше» только на открытии театра, во-вторых, разве нужно было ему после всего, что он сделал для чешского искусства, после «Проданной», «Бранденбуржцев» и «Далибора», оправдываться перед общественностью и представлять доказательства своей трудоспособности? Наконец, уступив настоятельным просьбам друзей, 14 апреля 1872 года Сметана исполнил увертюру к «Либуше». В этом же концерте под его управлением впервые прозвучала увертюра к опере «Король и угольщик» Дворжака. Сметана высоко ценил талант Дворжака, работавшего тогда под его руководством в оркестре «Временного театра» в качестве альтиста, и всегда поддерживал молодого музыканта.

Но враги Сметаны не унимались и, судя по тем злобным выступлениям, которые они позволяли себе, было видно, что они твердо решили добиться своего.

Сметана не хотел больше отвечать на эту брань. Какой смысл? Лучше было последовать совету Листа и перестать хотя бы внешне обращать на них внимание.

Лист знал по себе, сколько огорчений может причинить человеческая злоба. Немало горя пришлось ему испытать во время борьбы за ту новую музыку что он сочинял сам и которую пропагандировал. Поэтому он вполне сочувствовал своему другу, о советовал не унывать. Когда Сметана пожаловался ему на то, что на втором спектакле «Далибора» было мало зрителей, Лист, в свою очередь, рассказал, как он в Веймаре в совершенно пустом зале дирижировал симфонией Берлиоза. С этим нужно примириться. А главное, необходимо воспитать в себе некоторую невозмутимость, иначе не хватит сил для дальнейшей работы. Лист, смеясь, сравнивал себя с «гиппопотамом, про которого рассказывают, что он преспокойно продолжает идти вперед, нисколько не обращая внимания на стрелы, которые на него сыплются».

Сметана понимал, что и ему следовало бы превратиться в такого же «гиппопотама». Только хватит ли выдержки и терпения? Во всяком случае, нужно попробовать.

Как ни уговаривал пылкий Неруда снова написать статью и ответить на все гнусные выпады, Сметана продолжал молчать. Он считал, что работа будет лучшим ответом его обвинителям.

Тогда Неруда сам выступил в защиту композитора. Со всей силой своего таланта он высмеивал противников Сметаны, вскрывал истинные причины поднявшейся шумихи, называл настоящие имена ее организаторов. В своих статьях он старался дать читателям правильное представление о музыке Сметаны. 8 сентября 1872 года он писал в «Народной газете»:

«Говорят, что Сметана — вагнерианец. Если речь идет о принципах, то это правда, что Сметана всегда неуклонно стремится к тому, чтобы звук соответствовал слову. Встретишь Сметану на набережной, идешь возле него и замечаешь, как он почти вслух декламирует, — он поглощен новой оперной композицией, декламирует текст, повторяет его сто раз, пока из слов не расцветет мелодия с наиболее естественной для нее гармонией. Именно поэтому его музыка, наперекор всякому вагнерианству, такая чешская. А если чешская, то поэтому она такая лирическая. Вероятно, эта лирическая основа и есть причиной того, что Сметана как пианист является гениальным исполнителем Шопена. Слышали ли вы когда-нибудь, как Сметана играл его произведения? А мы слышали, как он в дружеском кругу играл поздней ночью. Лунное серебро разливалось через окно по всей комнате, всюду царила глубокая тишина, мы затаили дыхание, а из-под рук мастера, подобно жемчугу, рождались бессмертные грезы Шопена.

Сметана считает себя вторым исполнителем Шопена, указывая, что научился играть его сочинения у Листа, который их слышал в исполнении самого Шопена».

Вслед за Нерудой со статьями выступили Прохазка и многие другие пражские критики. В борьбу за Сметану смело включился и вернувшийся из Мюнхена Отакар Гостинский. Но каждое их выступление вызывало новую волну ругани и клеветы, причем анонимные авторы теперь поносили не только Сметану, но и его сторонников. На страницах пражских газет и журналов разгоралась все более и более ожесточенная полемика. С каждым днем в нее включались новые люди, появлялись новые имена как в лагере защитников Сметаны, так и среди его противников. Углублялось и значение ее. Первоначальное сражение за Сметану и его музыку постепенно начало превращаться в битву за национальное чешское искусство и чешскую культуру в целом. Произошло довольно четкое разделение. На стороне Сметаны были все прогрессивные деятели, против него выступали реакционные буржуазные круги.

Среди противников Сметаны самой значительной фигурой продолжал оставаться Пивода. Не отставал от него по вполне понятным причинам и Майер. Что касается других имен, то сейчас они ничего нам не говорят. Кроме своих позорных выступлений против национального гения, эти господа ничем не отличились, ничем не увековечили свои имена. Однако тогда они представляли значительную силу. С помощью денег они утверждали свою власть, подкупали одних, чтобы предать других. С помощью денег возносилась бездарность, которая становилась покорной игрушкой в их руках, и уничтожался талант, если он не хотел служить их низменным интересам; открывались газеты, выражавшие их точку зрения, и закрывались те, которые выступали против них. Эти люди считали себя всесильными, и то, что так долго им не удавалось расправиться со Сметаной, раздражало их. Новые попытки следовали одна за другой.