Бедолаги - [35]

Но с делами в Германии Бентхэм, похоже, не торопился. «Нечего суетиться, — советовал он Якобу. — Лучше пойдите погуляйте с женой, Мод вам передаст, если будет что-то срочное. Видите ли, — старался разъяснить он, — я вовсе не уверен, что такому вот Миллеру следует переезжать в Берлин. Что ему там делать в шестьдесят пять лет? Открывать фирму? Следить за квартирной платой? Состоятельные люди — а к нам обращаются только такие — заранее начинают беспокоиться о своем имуществе и не идут на мировую, не желают компенсаций. Часто это одинокие люди, их процессы тянутся и тянутся. Но вам суетиться не следует, вы же не в Берлине, правда?»

Тем не менее Якоб допоздна засиживался в конторе, пока Элистер или Бентхэм не отправят его домой. Изабель если и расстраивалась, то этого не показывала. Ночами Якоб теперь часто лежал без сна и гадал, спит ли она: ровное дыхание может быть обманчивым. Так незаметно наблюдают за кем-нибудь в зеркало. В ближайшие дни Элистер собирался сводить ее в музей Соана, раз в месяц там бывают экскурсии при свечах. Якоб сумеет, наверное, присоединиться к ним позже, после встречи с клиентом. Алекса сообщила о приезде, потом его отменила, но Изабель вроде бы не сильно расстроилась.

Днем она работала или гуляла по городу, и ему нравилось, когда она за ужином рассказывает о своих прогулках. Лондон она уже знала лучше, чем он сам. Наконец проваливаясь в сон, он в последний миг успел подумать, что счастливым можно стать по собственному решению, и в полузабытьи не нашел опровержения этой мысли. Наутро его разбудил гул самолета, как будто небо медленно и упорно резали на части. Погода была прекрасная.

20

Он бежал по проходу, минуя пальто, коробки, пустые ящики из-под напитков, на мгновение затихли шум, музыка, голоса из зала, и Джим усмехнулся: минута-другая, и если там полицейские, то вот будет жуткий крик, вопли и стоны, резня вифлеемских младенцев, да еще какой-то идиот включил динамик на полную мощность, так что даже самое громкое объявление о тревоге никто не разберет. Вышибала, который знал и Элберта и что Джим на него работает, его предупреждал. Ухмыляясь, рассказывал, что какой-то сопляк зарабатывает выдачей адресов полиции, а уж та рада забрать все подряд-и кокс, и гаш, и экстези, и торговца, если подвернется. А Джим подумал, что и сам вышибала запросто мог стукнуть в полицию. Да ему-то какое дело, он толкнул товар от Элберта, и ладно. Шум с улицы становился все сильнее, где-то есть открытое окно, за одной из дверей, как сказал тот тип: три закрыты, одно открыто. Но Джим в ужасе отпрянул: какой-то шутник выставил перед столом скелет, а на правой его руке прикрепил световую гирлянду. Крошечные лампочки карабкались вверх по костям руки, как насекомые. Но вот и окно, картонка вместо стекла, и Джим вылез наружу.

А снаружи стена, не очень высокая, помойка, машины — мастерская, что ли? Он пробежал несколько метров неведомо куда. Мокрая мостовая, лужи, вода брызжет из-под ног, ночь глухая и дождливая, автомобили с трудом пробираются вперед. В кармане куртки Джим нащупал деньги. Он видел объявление с портретом Мэй на станции «Кентиш — Таун», его вывесил Элберт, «чтобы ты про нас не забыл», как он сказал Джиму, когда тот позвонил вне себя от гнева. «Я хотел быть уверен, что ты позвонишь, — заявил Элберт. — Долгие годы совместной работы — их ведь не перечеркнешь, так или нет?» И Джим согласился. Пока не нашлась Мэй, ему не уйти. Пока он может жить на Леди Маргарет. Пока Дэмиан не вернется. Пока его не выследили.

Разговаривал он только с мальчиком Дэйвом, который жил у родителей в доме 47. Что-то было в нем симпатичное. По соседству, в доме 49, поселилась молодая пара, точно не его клиенты, впрочем, на девушку он обратил внимание, пусть и видел ее только сзади — в коротком кокетливом плащике, в кроссовках, и ростом как Мэй, и кольнуло сердце. Фигурка похожа. Въезжали с помпой, с мебелью и ящиками, а в ящиках посуда и, наверное, книги.

Джим никогда не интересовался тем, как это удается другим людям — въезжать, переезжать, обустраиваться со всеми ящиками, из ящиков все расставят вокруг, а сами уютненько сидят в середине. Но тут вдруг его зацепило. Въехали вдвоем, в обнимочку, и дождь их не вымочит, и ничто их не тронет. Джим привык к улице Леди Маргарет, к палисаднику, где белки карабкаются по деревьям, когда утром откроешь дверь, а вечером сверху доносятся запахи еды, только люди, которые ее готовят, с ним не здороваются — видно, натерпелись от Дэмиана.

Встретившись через два дня с Элбертом в Сохо, он не удержался и заговорил об этом:

— В хорошей квартире, не как твои развалюхи, становишься другим человеком, а не уродом, на которого всем плевать. Думаешь, мы только и ждем, когда на нас наплюют? Ты плюешь, и Бен туда же, но мне вы ничего сделаете. Такое начинаешь понимать, чего в жизни бы не понял, но в квартире — это да, ты человек. Сечешь? Не кролик с испуганными глазами, а человек, утром встаешь, умываешься или что там, даже думаешь, не в церковь ли сходить, как в детстве. Хочется, чтобы благословили, чтобы помолились за тебя. И такое вспомнится! Все дерьмо как будто толстой коркой налепилось, но под ней совсем другое, просто ты забыл. И вспоминаешь вдруг, что в детстве у тебя был щенок, нет, не своя собака, просто он прибегал каждый день, а ты для него что-нибудь да припрячешь.