Бедолаги - [32]

— Сейчас поедем домой, — заверил ее Якоб, толкая перед собой тележку. — Домой, а потом в паб, и еще сможем погулять.

Вся вторая половина дня у него свободна, Мод отправила его домой, хотя он возражал, так как после обеда Бентхэм обещал появиться в конторе. «Первый день вместе с женой!» Мод не переспоришь. Таксист аккуратно разместил чемоданы в багажнике. Небо было ясное, зато солнце — бледное, а пейзаж унылый. Деревья стояли голые, с легким пушком зелени, и ничто не согревало душу. Изабель взяла его за руку.

— Ну что, Андраш очень расстроился? — поинтересовался Якоб. Переход к новой жизни оказался сложнее, чем ему представлялось, и он почувствовал облегчение, когда показались предместья с их постройками, на которые стоило посмотреть хотя бы из окошка, потом Голдерс-Грин с его лавочками и тамошние жители, ортодоксальные иудеи в черных шляпах (тут Якоб обратил внимание на маленькую девочку, толкавшую перед собой огромную детскую коляску) и, наконец, холмы Хэмпстед-Хит.

Когда таксист уехал, Якоб вручил Изабель ключи, а сам потащил чемоданы к двери. Замок не хотел поддаваться, недовольная Изабель, потыкав ключом в скважину, прислонилась к дверному косяку, обернулась к Якобу. Вдруг она поняла, что скучала по нему. А он и не замечает, как трудно справиться с этой дверью, стоит себе и улыбается, приглаживает растрепанные рыжеватые волосы. Ей не хватало Якоба, это чувство для нее непонятно и ново, но однажды она во всем разберется. Наконец ключ повернулся, и она вошла, придержав дверь для Якоба с чемоданами.

— А где моя комната?

Якоб все еще стоял в дверях, улыбаясь и глядя на нее выжидающе. Но она не раскинула руки, не притянула его к себе, не стала искать по дому кровать — их супружескую кровать. Да, Андраш очень расстроился, в какую-то минуту она это почувствовала так ясно, будто разделяла его чувство. А потом обрыв. Уехала.

Изабель открыла дверь справа, заглянула в свой кабинет и заулыбалась. Цветы на столе, да и все остальное… Старомодно и очень уютно. На пенсии так бы и жить.

— Твое царство, — неуверенно и отстраненно проговорил Якоб. — Наверху столовая и кухня. Чемоданы я отнесу туда.

И повторил те же слова, безразлично, как запись на автоответчике. С облегчением заметил, что у дома — Изабель как раз посмотрела в окно — не видно маленькой девочки, ее сутулой зловещей фигурки.

— Это что за деревья?

Платаны.

Стоят голые, стволы в пятнах, ветки обрезаны. Проехала машина.

— Как будто отражается в зеркале! Или едет без водителя. А мы пойдем гулять?

— Пойдем через парк к Темзе, если ты не против.

— Это недалеко?

— Недалеко, но можно проехать и на метро. Только нужна фотография для проездного на месяц, будешь кататься, сколько хочешь.

Изабель достала компьютер. Вдруг послышался какой-то шум, но не сверху, а сбоку. Кажется, слышно голоса соседей, мебель двигают, что ли? Или это Якоб?

Она пошла наверх. Шкафов достаточно, для новой одежды места хватит.

— Буду распаковывать вещи, а ты садись на кровать и рассказывай, как у тебя дела.

И он сел. Изабель деловито разбирала шкафы, перевешивала его рубашки — светлые и темные, будничные и выходные, под запонки и с пуговицами; дверца стенного шкафа выскочила из паза, чуть не рухнула на нее, а следом и на Якоба, и он резко поднялся, поставил дверцу на место. Изабель продолжала легко и умело хозяйничать, туда ремни, сюда, в ящик, носки и белье. Он снова уселся на кровать. Луч света из окна падал точно на его лицо. Изабель убрала волосы назад, перехватив черной резинкой. Наклонилась к чемодану, выпрямилась, потянулась. Он рассказал ей про контору (нет, не про свой кабинет) и Мод, про первый вечер в пабе, про площадь неподалеку от конторы, где одна старушка по утрам кормит голубей, достает засохший хлеб из пакетов, мелко крошит и ругается на прохожих. Про набухшие почки и просыпающийся Риджентс-парк. Еще недели две, и надо съездить в Кью-Гарденс, там зацветают рододендроны, и через сад течет Темза. Он разглядывал Изабель — в узких джинсах, в синем свитерочке, то наклонится, то выпрямится, шаг вправо, шаг влево, с точностью часового механизма — так и хочется схватить ее за попку или просто сказать, чтобы остановилась хоть на миг. Под конец она отправилась в ванную комнату, поставила на полке между раковиной и зеркалом кремы, дезодоранты, зубную пасту, на краю ванны — шампунь, нашла местечко для всех своих туалетных принадлежностей. Потом появилась снова, как еще тысячу раз появится в дверях этой ванной, и лицо такое родное, ей и делать ничего не надо, родное — и все тут. Его кольнуло: привычка, любовь… И неуверенность тоже, ведь привычка, как он думал, распространяется лишь на часть общей территории, и хотя остальное пространство временами захлестывает тоже, но отступает вновь, освобождая место непредвиденному.

«По крайней мере, вещи должны быть на своих местах, — размышлял он далее, — дома у их владельцев, участки у их собственников, потому что люди — недолговечные, беспечные, подверженные опасности, беспомощные и нагие даже под покровом действующих законов — не просто люди, но еще и субъекты права. Справедливость существует только тогда, когда она материализована в кадастрах, договорах купли-продажи, нотариальных доверенностях, когда можно уцепиться хотя бы за кончик этой тонкой нити».