Бедные-несчастные - [50]

— Радость моя, голубка моя, птичка моя певчая, куропаточка, шотландский синий колокольчик, права ты была! Не азартные, а коммерческие игры — конек твоего мужчины.

Он пересчитал выигрыш и лег в постель головой куда надо, чего не бывало много дней. Я уже предвкушала то, что он назвал нашим новым медовым месяцем, — и вдруг он заснул. Он, но не я. Я наперед знала, что случится, и понимала, что воспрепятствовать этому не могу.

Мы не поехали сразу из Марселя в Париж, а остановились в отеле, который присоветовал ему один из картежников на корабле. Тот же приятель привел его то ли в кафе, то ли в клуб, то ли в карточную школу, где он играл каждый вечер, пока я дожидалась его в отеле, чашку за чашкой поглощая шоколад и тоскуя над страницами «О законе народонаселения» Мальтуса. Парню понадобилось пять дней, чтобы спустить все, что у него было. Он перенес это лучше, чем я ожидала; вернувшись однажды вечером в отель, он сказал:

— Опять казни меня или милуй, Белл. Может быть, у тебя найдется чем расплатиться за отель, — я проигрался в пух. Но таким ты, кажется, больше меня любишь.

Мне не хотелось, Бог, пускать вход твои деньги без крайней нужды. Я положила в саквояж самое необходимое, прихорошилась сама, прихорошила Парня и пошла с ним прогуляться в сторону вокзала, где мы сели на ночной парижский поезд. Пока ждали отправления, Данкан раз или два порывался уйти, упрашивая меня отпустить его в отель за несессером, где лежали щетки с серебряной инкрустацией, доставшиеся ему от отца. Но я сказала:

— Нет, Парень, ведь жить-то мы в номере жили. Будь доволен, что отель получит от нас хоть что-то взамен.

Я была так рада уехать из Марселя, что сладко проспала всю ночь, сидя прямо, как палка, на деревянной скамье во французском вагоне третьего класса.

Когда приехали в Париж, я поняла, что Парень за всю ночь глаз не сомкнул и вот-вот рухнет. Я потащила его по кривым улочкам на той стороне реки, что победнее, — там больше недорогих отелей, но все они были еще закрыты. На булыжной площадке, где сходились три переулка, я села сама и усадила его за столик кафе. Я сказала:

— Побудь пока тут, Парень. Я пойду на вокзал, откуда идут поезда на Кале, и куплю билеты. Через три дня мы будем в Глазго.

— Это невозможно — мое доброе имя безвозвратно погибнет. Мы ведь не муж и жена.

— Тогда, милый Данкан, вернемся в Глазго раздельно.

— Злодейка! Чертовка! Я ли не доказал, что люблю тебя и без тебя не могу? Расставание разобьет мое сердце, — и так далее, и тому подобное.

— Ты же говорил, что хочешь побыть у каких-то знакомых в Париже. Помочь тебе это устроить?

— У каких еще знакомых?

— У мидинеток и зеленой малютки-феи.

— Ха-ха, от собственного пороха взлетел[22].

Когда Парень не желает растолковывать свои странные речения, он прибегает к помощи других, не менее странных. В это время официант, готовивший кафе к открытию, спросил, нужно ли нам что-нибудь, и Парень сказал:

— Ун абсент.

Официант ушел и вернулся с рюмочкой, наполненной, как мне показалось, водой, и бокалом с водой же. Парень добавил несколько капель из бокала в рюмку и поднял ее на свет. Жидкость в ней стала мутновато-зеленой.

— Здравствуй, зеленая малютка-фея! — воскликнул он и опрокинул рюмку одним махом. Затем крикнул официанту «Ун отр!», положил руки на стол и уткнулся в них лицом. Тут из ближайшей двери под вывеской «Hôtel de Notre-Dame» вышел хорошо одетый человек.

— Посиди минутку, Данкан, — сказала я и заглянула внутрь.

Вестибюль был такой узкий, что стоявший посередине массивный стол красного дерева едва не делил его пополам. Входящим и выходящим приходилось протискиваться у стен. За столом сидела женщина, похожая на королеву Викторию, только моложе и дружелюбнее, опрятная, живая, маленькая толстушка в черном шелковом вдовьем платье.

— Вы говорите по-английски, мадам? — спросила я.

— Это мой родной язык, милочка, — ответила она с лондонским выговором, — и чем могу служить?

Я объяснила, что снаружи меня ждет один бедняга, которому совершенно необходим отдых, что у нас мало денег и почти нет багажа, поэтому нам нужен самый маленький и дешевый номер. Она сказала, что я попала как раз куда надо — комнатка будет стоить только двадцать франков за первый час, плата вперед, и двадцать за каждый дополнительный час или долю часа, их мы уплатим, когда будем уходить. Номер только освободился и будет готов минут через десять-пятнадцать — а где же мой друг поджидает? Я сказала, глотает зеленых фей в соседнем кафе. Она спросила, не сбежит ли. Я, смеясь, ответила:

— Нет, а как бы хорошо!

Она тоже засмеялась и предложила скоротать время за чашкой кофе. Она сказала:

— Судя по вашему выговору, вы из Манчестера, а я уж сколько лет не беседовала по душам с простой и разумной английской женщиной.

Я вышла сказать Парню о знакомстве. Он посмотрел на меня туманным взором и проглотил еще одну зеленую фею. Я вернулась обратно.

Она сообщила мне, что когда-то звалась Миллисент Мун из Севен-дайелс^{11} и мечтала заняться гостиничным делом, но лондонские правила не дают новичкам развернуться, поэтому она уехала в Париж, где их, наоборот, поощряют. В отеле «Notre-Dame» она вначале работала на самой низкой должности, но вскоре стала настолько незаменимой, что хозяин на ней женился, так что она стала мадам Кронкебиль, но я могу называть ее Милли. Она сама сделалась хозяйкой после франко-прусской войны, когда коммунары повесили Кронкебиля на фонаре из-за его международных симпатий. Она оплакала его кончину, но взялась за дело с ловкостью и сноровкой, которые понимающие люди очень ценят. Вообще с французами куда легче иметь дело, чем с англичанами. Англичане прикидываются честными и практичными, но на самом-то деле они все с вывертами. Только французы знают толк в главном — правда ведь? Я ответила: