Бедные-несчастные - [10]

Он поиграл ими в воздухе на воображаемой клавиатуре. Я возревновал.

— От чего же ты ее вылечил?

— От смерти.

— Ты хочешь сказать, спас ее от смерти?

— Отчасти так, но в главном это было искусно выполненное воскрешение.

— Чушь ты городишь, Бакстер.

— Зайди ко мне и посмотри на нее — мне важно услышать мнение стороннего человека. Физически она развита прекрасно, но разум ее еще формируется — да, ему предстоит сделать удивительные открытия. Она знает только то, что узнала в последние два с половиной месяца, и все же для тебя она будет поинтереснее, чем Мопси и Флопси, вместе взятые.

— Твоя пациентка потеряла память?

— Так я всем говорю, но ты не верь! Сделай выводы сам.

По пути к Парк-сёркес он не произнес более ничего, только добавил, что его пациентку зовут Белл, сокращенно от Белла, и живет она очень беспокойно, потому что он хочет, чтобы она как можно больше всего увидела, услышала и попробовала.

Когда Бакстер отпер дверь, до меня донеслись звуки фортепиано, на котором играли нечто, напоминающее «Зеленый берег Лох-Ломонд», играли так громко и в таком быстром темпе, что мелодия стала бесшабашно-веселой. Когда он ввел меня в гостиную, я увидел там женщину, сидящую за пианолой спиной к нам. Ее черные вьющиеся волосы ниспадали до самой талии, ноги жали на педали, приводившие во вращение цилиндр, с такой силой, что было ясно: физическое упражнение доставляет ей не меньшее удовольствие, чем музыка. Она раскинула руки в стороны, как чайка крылья, и махала ими, не попадая в такт. Она так увлеклась, что не слыхала наших шагов. Я мог не спеша осмотреть комнату.

Высокие ее окна выходили на Парк-сёркес; в облицованном мрамором камине ярко горел огонь. На ковре у камина растянулись большие собаки, зарыв сонные морды друг другу в шерсть. Три кошки сидели по разным углам на высоких спинках стульев, каждая притворялась, что до остальных ей нет дела, но стоило одной шевельнуться, как обе другие настораживались. Через открытую двустворчатую дверь я увидел еще одну комнату, окнами во двор, там у огня сидела с вязаньем спокойная пожилая женщина, у ее ног маленький мальчик строил игрушечный домик и два кролика лакали из блюдечка молоко. Бакстер мимоходом сказал, что это его экономка с внуком. Один кролик был совершенно черный, другой совершенно белый, но я решил воздержаться от замысловатых догадок. Что удивляло, так это количество всякой всячины на коврах, столах, сервантах и диванах: телескоп на треножнике; волшебный фонарь, направленный на экран; земной и небесный глобусы, каждый не меньше ярда в диаметре; наполовину собранная карта-головоломка, изображающая Британские острова; кукольный домик без фасада со всей обстановкой и полным набором слуг, начиная от худенькой служанки в спальне-мансарде и кончая толстой кухаркой, раскатывающей тесто в подвальной кухне; игрушечная ферма с сотнями тщательно выточенных и раскрашенных деревянных животных; чучела настоящих птичек колибри, яркой стайкой рассевшиеся на ветках серебряного куста с листьями и плодами из цветного стекла; ксилофон; арфа; литавры; человеческий скелет в полный рост; наконец, склянки с заспиртованными человеческими конечностями и органами. Эти образцы, вероятно, принадлежали к коллекции сэра Колина, и мертвая потемневшая плоть являла резкий контраст к вазам с желтыми нарциссами, горшкам с гиацинтами и большому стеклянному аквариуму, в котором шныряли крохотные тропические рыбки-самоцветы и степенно скользили золотые рыбы покрупнее. Повсюду стояли книги, раскрытые на выразительных иллюстрациях. Я успел заметить Богоматерь с младенцем, Роберта Бёрнса, склонившегося к полевой мыши, боевой корабль «Отважный», буксируемый к месту последней стоянки^{2}, и кобольдов, обнаруживающих скелет ихтиозавра в горной пещере Гарца[7].

Музыка смолкла. Женщина встала, повернулась к нам и нетвердо шагнула вперед, едва не потеряв равновесие. По высокой, красивой, великолепно развитой фигуре ей можно было дать лет двадцать-тридцать, по выражению лица — много, много меньше. Ее глаза и рот были широко раскрыты, что у взрослого означает тревогу, а у нее было знаком живого, восторженного внимания, окрашенного ожиданием новых чудес. На ней было черное бархатное платье с узким кружевным воротничком и манжетами. Она заговорила по-детски старательно, с североанглийским выговором, и каждый слог ее речи раздавался сладко и отдельно, как звук флейты:

— Доб рый день Бог лоу, доб рый день гость.

Она протянула ко мне обе руки и держала их не опуская.

— Гостям подают только одну руку, Белл, — сказал Бакстер мягко. Она опустила левую руку и застыла, сохраняя на лице все ту же светлую улыбку ожидания. Никто до сих пор не смотрел на меня так. Я смутился — ее правая рука была поднята слишком высоко для меня. К моему собственному удивлению, я сделал шаг вперед, привстал на цыпочки, взял в руку пальцы Белл и поцеловал. Она судорожно вздохнула, медленно отвела ладонь, потом внимательно на нее посмотрела и потрогала ее большим пальцем другой руки, словно ощупывая след моих губ. Несколько раз она бросала на мое восхищенное лицо быстрые взгляды, полные радостного изумления, а Бакстер тем временем лучезарно нам улыбался, как пастор, знакомящий мальчика с девочкой на утреннике в воскресной школе.