Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - [24]

— Родной вы мой! — воскликнула Анна, отпуская Санникова. — Вы даже не понимаете, как помогли мне!

— Так, значит, вы не сердитесь? — учитель казался смущенным и счастливым одновременно.

— Ни в коем случае! Я благодарна вам. — Анна вдруг порывисто приблизилась к Санникову и поцеловала его в щеку. — Вы спасли меня! Вы вернули мне надежду. Спасибо вам, мой друг. Езжайте спокойно и с Богом! А мне надо спешить.

Обомлевший от неожиданности Санников еще долго стоял на дороге, глядя, как Анна убегает, возвращаясь в дом. Он был взволнован и растерян — баронесса поцеловала его, но так, как матери целуют своих детей, а сестры — братьев. Если бы это значило что-то еще…

— Ну, и долго господин намерен так стоять? — подал голос возчик. — Или мне приплатят на простой?

Санников вздрогнул, вернулся к фиакру, и они отправились в Пасси, что на правом берегу Сены, где обитало немало русских эмигрантов.

Дома Анна тотчас вынула все бумаги из корзины для мусора, стоявшей в гостиной во время занятий. Потом она тщательно разгладила их рукой и разложила на столе в кабинете Владимира. Но лишь несколько листов оказались исписанными мужем, и все там касалось одного и того же человека — графа де Морни. Этот человек был известен как покровитель искусства, точнее красивых и талантливых актрис, и поэтому его внимание к Анне ее не удивляло, но граф никогда не был с нею настолько близок, чтобы давать Владимиру повод для вызова на дуэль. Что же тогда означало это письмо?

Анна вспомнила, что однажды де Морни присылал ей приглашение на банкет, который он устраивал для богемы у себя в доме. Значит, там должен быть указан его адрес. Анна решила, не тратя ни минуты, отправиться к графу и попытаться выяснить происхождение письма. Она попросила мадам Боннэ помочь ей переодеться и велела передать Варваре, что вернется, возможно, не скоро, но ее поездка очень важна, и поэтому не стоит волноваться и поднимать лишний шум. С Варварой француженка уже научилась объясняться при помощи мимики и весьма выразительных жестов. Няня, конечно, отдельные хранцузские, как она выражалась, слова все-таки понимала, но упорно отстаивала независимость родного языка от этой варварской картавости.

Пока Анна давала поручение мадам Боннэ, ее встревоженный такой поспешностью супруг, тяжело дыша, вернулся с улицы, доложив, что ему ужалось найти еще один фиакр, и госпожа баронесса может ехать. Анна сердечно поблагодарила их обоих за службу и отправилась на поиски истины.

Увы, де Морни ей не удалось застать дома, а дворецкий посоветовал мадам заглянуть в бонапартистский клуб на улице Риволи. Когда Анна оказалась там, она вдруг поняла, что вела себя неосмотрительно. Если за ней следили, то своим приездом в клуб она могла еще более усилить подозрения в измене Владимира. Но поделать уже ничего нельзя — Анне оставалось просто идти до конца. Вперед, только вперед!

Де Морни в тот момент обедал в ресторане, одно из помещений которого было превращено в политический клуб, где собирались сторонники нового Бонапарта — Шарля-Луи Наполеона, его брата. Место для клуба выбрали не случайно — в эпоху революции в моду вошли банкеты, устраиваемые на манер сельской свадьбы: с большими столами и тостами, напоминавшими скорее политические лозунги, чем обычные здравицы. А проводились банкеты соответственно статусу их устроителей: рабочие социалисты по большей части — на площадях под открытым небом или в трактирах, люди побогаче — в ресторанах и театрах, которые с легкостью превратились в политический подиум.

Анну провел к де Морни его секретарь — худенький молодой человек с гладко зачесанными на затылок волосами. Он предупредительно открывал перед Анной двери и все всматривался в ее лицо. Это Анну немного удивило: она была уверена, что никогда прежде не истрепалась с этим молодым человеком, но ее имя ему явно оказалось знакомо. Невероятно! Как будто ее здесь знали. Или… Разумеется! Здесь знали имя барона Корфа! Так, значит, она на верном пути.

Де Морни вежливо пригласил ее за свой стол. Граф встал, приветствуя Анну, и, галантно склонившись, поцеловал ей руку. Его голова (а де Морни был намного старше Владимира) уже давно округлилась заметной лысиной, и Анна едва удержалась от улыбки. В салонах дамы часто шептали, указывая на де Морни, что количество волос на его голове обратно пропорционально количеству его побед над женщинами и что каждая новая любовница графа уносила с собой не только подарки и приятные воспоминания о днях близости, но и часть его шевелюры.

К двадцати годам де Морни уже был известный в обществе светский «лев» с солидным списком любовных побед. Но главное — он тоже был Бонапарте, правда, по матери, урожденной Гортензии Богарнэ, дочери любимой жены императора Наполеона Жозефины. Об этом свидетельствовали легкая смуглость его кожи (императрица Жозефина была креолкой с Антильских островов) и небывалый темперамент, заслуживший ему славу прожженного сердцееда, которого за глаза еще называли жуиром, убийцей и преступником. Но Анна знала де Морни только как завзятого театрала и покровителя хорошеньких актрис.