Бедная мисс Финч - [52]

Его непомерная самонадеянность была, на мой взгляд, скорее забавна, чем оскорбительна. Мне нравилась бодрость и веселость молодого человека. Он гораздо ближе брата подходил к моим понятиям о смелости и решительности, какими должен отличаться мужчина, не достигший еще тридцатилетнего возраста. Насколько знала я их обоих, Нюджент казался мне человеком светским, а Оскар нет. Как француженка, я придаю большое значение умению держать себя и быть приятным в обществе. Высокие добродетели обнаруживаются редко, лишь в исключительных случаях, светские достоинства проявляются ежедневно. Я люблю веселье, мне нравятся люди приятные в обществе.

Одно только обстоятельство в первое время нашего знакомства препятствовало немного росту моих симпатий к Нюдженту. Я решительно не могла понять, какое впечатление произвела на него Луцилла.

То же самое стеснение, которое овладело им так заметно при первой встрече с ней, обнаруживалось у него и тогда, когда они уже ближе познакомились. Нюджент никогда не был очень весел в ее присутствии. Мистер Финч мог легко переговорить его при своей дочери. Даже когда он предавался мечтаниям о своем будущем и рассказывал нам о чудесах, какие намерен он совершить в живописи, как только Луцилла входила в комнату, ее появления было достаточно, чтоб остановить его. В первый раз, когда он показывал мне свои американские эскизы (по-моему, если хотите вы знать мое личное мнение, лишь мнимо художественные попытки бойкого дилетанта), он очень разошелся: размахивал руками, ударял себя по лбу и вполне серьезно называл себя будущим преобразователем пейзажной живописи.

— Мое призвание, мадам Пратолунго, — сблизить человечество с природой. Я хочу показать (в больших масштабах), что природа в величии своем соответствует духовным потребностям человечества. К нашим радостям и горестям есть сочувствие в природе, только мы не знаем, где искать его. Мои картины, нет, мои живописные поэмы, покажут это людям. Размножьте мои творения, а они наверное будут размножены снимками, и чем станет искусство в руках моих? Священнослужением! Чем являюсь я обществу? Простым пейзажным живописцем? Нет! Великим утешителем!

Посреди этого рассказа (как удивительно похож он был, когда говорил, на Оскара в минуты вспышек гнева), в то самое время, как потоком текли рассуждения о будущем его величии, в комнату тихо вошла Луцилла. Великий утешитель закрыл свою папку, тотчас же перестал говорить о живописи, попросил нас поиграть и сел в углу, тихо и смиренно. Я потом спросила, почему он прервал свою речь, когда вошла Луцилла.

— Разве я прервал? — ответил он. — Не знаю почему.

Дело было действительно необъяснимое. Нюджент искренне восхищался девушкой — стоило только обратить внимание, как глядел он на нее, чтоб заметить это. Он не подозревал отвращения Луциллы к нему, она тщательно скрывала это ради Оскара. Слепота ее внушала ему неподдельное сострадание, безумная мысль, что зрение может быть еще возвращено ей, возникла из этого чувства. Нюджент не был против брака Оскара, он даже оскорбил ректора (он постоянно чем-нибудь оскорблял мистера Финча), намекнув, что со свадьбой можно бы поспешить. Я сама слышала его слова.

— Церковь рядом. Отчего бы вам не надеть своего облачения и не сделать Оскара счастливым завтра же после завтрака?

Мало того, его, почти как женщину, интересовали малейшие подробности всей истории отношений Оскара с Луциллой. Я ему указала на брата как на источник информации. Он не отказывался переговорить с ним, но не сознавался, что это ему тяжело, поэтому просто оставил Оскара в, стороне и стал расспрашивать меня о Луцилле. Как все начиналось с ее стороны? Я напомнила ему, о романтическом появлении его брата в Димчорче и предоставила самому судить, как должно оно было подействовать на горячее воображение молодой девушки. Но Нюджент не захотел судить сам, а продолжал упорно расспрашивать меня. Когда я рассказала ему весь несложный роман, одно обстоятельство, по-видимому, сильно поразило его.

Впечатление, произведенное на Луциллу с первого раза сходством с голосом брата, очень его заинтересовало. Он этого не понимал, он над этим смеялся, он этому не верил. Я была принуждена напомнить ему, что Луцилла слепа и что любовь у других, зарождающаяся в сердце с помощью зрения, у нее могла возникнуть лишь посредством слуха. Это объяснение, высказанною мною, подействовало на него, заставило задуматься.

— Голос его, — рассуждал он про себя, все держа в уме эту загадку.

— Говорят, у меня голос точь-в-точь такой же, как у Оскара, — сказал он, внезапно обращаясь ко мне. — Вы тоже находите?

Я отвечала, что в этом не может быть сомнения. Он встал со стула, вздрогнув, словно внезапно почувствовал холод, и переменил разговор. При следующей встрече с Луциллой он не только не был свободней в обращении с ней, но и, напротив, стеснялся более прежнего. Как с первой встречи они отнеслись друг к другу, так, по-видимому, суждено им было относиться друг к другу и до конца. Со мною он был всегда развязен, с Луциллой никогда.

Какое заключение должна была сделать из всего этого такая опытная женщина, как я?