Бедная мисс Финч - [139]

— Запрокиньте ей голову, — продолжал он, устремив на меня свирепый взгляд и с раздражением кусая усы. — Наполните чашечки, опрокиньте их ей на открытые глаза, заставьте ее ворочать ими в моей микстуре. Слышите? Ворочать открытыми глазами, а если будет кричать, не обращайте внимания. Потом привезите ее ко мне. Ради всего святого, привезите ее ко мне. Чего ждет эта женщина? Идите! Идите! Идите!

— Я хочу спросить вас об Оскаре, прежде чем уйду, — сказала я.

Гроссе, схватив подушку, поддерживавшую его голову, очевидно, намеревался бросить ее в меня, чтоб ускорить мой отъезд. Я показала ему расписание поездов как лучшее оборонительное оружие, которым располагала.

— Взгляните сами, — сказала я, — и вы увидите, что мне придется ждать на станции, если я не подожду здесь.

С трудом удалось мне убедить его, что нельзя уехать из Лондона в Сиденгам по железной дороге раньше известного часа, что я могу располагать, по крайней мере, десятью минутами до отъезда и что мне необходимо посоветоваться с ним. Он закрыл свои страшные глаза и откинул голову на спинку кресла, измученный болью.

— Каково бы ни было положение дел, — сказал он, — женщина не может не трещать языком. Gut. Трещите своим.

— Я нахожусь в затруднительном положении, — начала я. — Оскар едет со мной к Луцилле. Я, конечно, прежде всего позабочусь, чтоб он не встретился с Нюджентом, если только я не буду присутствовать при встрече. Но я не так уверена, как мне поступить относительно Луциллы. Должна ли я приготовить ее, прежде чем покажу ей Оскара?

— Покажите ей хоть самого черта, — закричал Гроссе, — только вслед за тем привезите ее ко мне. Лучшее, что вы можете сделать, — это приготовить Оскара. Она не нуждается в приготовлении. Лже-Оскар уже давно опротивел ей.

— Опротивел ей? — повторила я. — Что вы хотите сказать?

Он устало повернулся в кресле и начал мне рассказывать мягким и грустным голосом о своем секретном разговоре с Луциллой (уже переданном в дневнике). Я узнала о перемене в ее чувствах и в ее образе мыслей, так удивлявшей и огорчавшей ее. Я узнала об отсутствии приятного трепета, когда Нюджент брал ее руку на берегу моря, я узнала, каким горьким разочарованием была для нее его наружность в сравнении с идеальным представлением, которое она составила себе о нем, когда была слепа, в те блаженные дни, как выразилась она, когда ее называли «бедной мисс Финч».

— Но все прежние чувства ее, конечно, возвратятся к ней, когда она увидит Оскара? — спросила я.

— Никогда они не возвратятся к ней, никогда, хотя бы она увидела пятьдесят Оскаров!

Он начинал пугать или раздражать меня, не могу определить. Знаю только, что я не хотела соглашаться с ним.

— Когда она увидит человека, которого любит, начала я, — неужели вы думаете, что она будет чувствовать то же разочарование…

Он не дал мне договорить.

— Бестолковая вы женщина, — сказал он. — Она будет чувствовать его сильнее, чем теперь. Я говорю вам, что она была страшно разочарована, когда увидела красивого брата со светлым лицом. Судите сами, что она почувствует, когда увидит уродливого брата с синим лицом. Я вам вот что скажу. Она будет думать, что человек, которого она любит, обманул ее хуже, чем его брат.

Я с негодованием возразила ему.

— Его лицо, может быть, разочарует Луциллу, с этим я готова согласиться, — сказала я, — но на этом разочарование и закончится. Ее рука скажет ей, когда она возьмет его руку, что перед ней не обманщик.

— Ее рука ей ничего не скажет, — возразил Гроссе. — У меня не хватило жестокости сказать это ей, когда она спрашивала меня. Вам я это скажу. Придержите свой язык и выслушайте. Все эти тонкости принадлежат времени, которое прошло, тому времени, когда ее зрение было в пальцах, а не в глазах. Всеми своими утонченными чувствами она поплатилась за счастье видеть мир. (И стоило поплатиться!) Вы все еще не понимаете? Это нечто вроде сделки между природой и нашей бедной Финч. Я беру у вас ваши глаза и даю вам тонкое осязание. Я отдаю вам ваши глаза и отнимаю у вас тонкое осязание. So! Кажется ясно? Понимаете?

Я была слишком поражена, чтоб ответить ему. В продолжение всех наших последних тревог я смотрела на возвращение Оскара к Луцилле, как на верное средство возвратить ей счастье. Во что превратилась теперь моя надежда? Я сидела молча, бессмысленно глядя на узор ковра. Гроссе вынул часы.

— Ваши десять минут прошли, — сказал он.

Я не двинулась, не ответила ему. Его свирепые глаза засверкали под большими очками.

— Да уберетесь ли вы, наконец, отсюда? — крикнул он, словно я была глухая. — Ее глаза, ее глаза! Пока вы болтаете тут всякий вздор, ее глаза в опасности. С ее тревогами, с ее слезами, с ее дурацкой любовью — клянусь вам всем самым святым — ее глаза были в опасности, когда я видел Луциллу целых две недели назад. Хотите вы, чтоб я запустил в вас этой подушкой? Не хотите. Так убирайтесь скорей отсюда или вы получите ее через мгновение. Убирайтесь и привезите ее ко мне сегодня во что бы то ни стало.

Я вернулась на станцию. Из всех женщин, которых я встретила на многолюдной улице, едва ли хоть у одной была такая тяжесть на сердце, как у меня в это утро.