Бедлам в огне - [44]

– Мне нужен совет, – сказал я.

– Мой? – Я порадовался удивлению, прозвучавшему в его голосе. – Если насчет того, как писать…

– Насчет того, как учить.

– Отлично. Это у меня получается лучше всего.

– Тогда скажи, как ты это делаешь? Как ты ведешь себя перед классом из десяти учеников?..

– Всего десяти? Если бы мне дали класс из десяти учеников, я бы решил, что умер и вознесся на небеса.

– Да, но эти десять – взрослые и сумасшедшие.

Грегори возразил, что дела это не меняет.

– Ладно, как угодно, – продолжал я, – но скажи, как ты добиваешься ответной реакции? Как ты заставляешь их говорить? Как ты руководишь ими? Как добиваешься их уважения?

– Да не знаю я, – сказал Грегори бесцветно. – Ну просто… как-то.

Более бесполезный ответ трудно себе представить.

– Но что ты делаешь, когда твой первый урок превращается в гибрид игры “бумажные следы”[28] и схватки регбистов? – спросил я.

– В нашей школе таких придурков оставляют после уроков хрен знает на сколько времени.

– В моей ситуации это не работает.

– Полагаю, телесные наказания у вас там не хиляют?

На эту тему я ни с кем не разговаривал, но сомнений у меня не было.

– Угадал.

– Ну-у-у… – Я буквально слышал, как он размышляет. Похоже, процедура для него болезненная. Когда я уже перестал надеяться на ответ, Грегори сказал: – Ну, некоторые утверждают, что учитель должен всегда оставаться самим собой, но по мне, так это самому нарываться на неприятности. Если будешь самим собой, они тебя задолбают. Не, думаю, тебе надо быть кем-нибудь другим. Все равно кем.

– Я и есть кое-кто другой! – заорал я. – Я есть ты!

– Да ну? – спросил Грегори со значением. – Да ну?

Я понял, что он имеет в виду. Да, я притворялся Грегори Коллинзом, но притворство мое сводилось только к имени. А по сути я оставался все тем же унылым и обидчивым Майклом Смитом. Я никого не изображал, и в этом заключалась суть проблемы.

– Ладно, – сказал я. – Кажется, я понял.

– И вот еще что. Если такая неотесанная деревенщина, как я, сумел пробиться в учителя, уж ты-то просто не имеешь права на неудачу.

– Знаешь, Грегори, похоже, ты прав.

Я сообщил ему, что пробуду в клинике Линсейда еще неделю, и на этот раз я верил в то, что говорю.

13

В общем-то, я не ожидал, что вторая неделя будет отличаться от первой. Правда, теперь я меньше нервничал и больше ощущал себя запасной шестеренкой, но одно существенное отличие все же имелось: в первую неделю у меня еще сохранялся какой-то оптимизм, слабая надежда на лучшее, а сейчас я точно знал, что меня ждет. Пациенты будут молоть все тот же вздор, а я ломать голову, как бы мне с ними совладать. Ладно, можно последовать совету Грегори и нацепить маску, но я не очень понимал, что даст мне этот трюк, – или, если уж на то пошло, что он даст пациентам.

Теперь больные попадались мне на глаза чаще, чем в первую неделю, – и в больничном корпусе, и вне него. Я видел, как они бродят по коридорам, маячат у высохшего фонтана, сидят на кушетках в холле; и повсюду они таскали с собой блокноты, – видимо, терзались муками творчества. Еще я видел, как они беспрестанно заскакивают в “Пункт связи” и выскакивают оттуда, и название будки уже едва угадывалось под толстым слоем иронии. Пациенты меня тоже видели – поглядывали с негодованием и враждебностью, а то и вовсе как-то безумно, но порой я замечал в чьем-нибудь взгляде намек на сочувствие или даже жалость, словно я был безнадежным психом, а они – обеспокоенными и сердобольными посетителями, словно они тут временно, а я – постоянно.

Я часами просиживал у себя в хижине в полном безделье. Иногда к домику приходила потанцевать Черити. Или, пьяно покачиваясь, мимо брел Макс.

– Как дела, Макс? – спрашивал я.

Время от времени появлялась Морин – в неизменной футбольной форме, но с лопатой и мотыгой через плечо. И уж совсем редко кто-нибудь останавливался и заговаривал со мной.

Первым заговорил Байрон, поэт-романтик. Он забросал меня вопросами: где я учился, что изучал и т.д. Его настойчивые расспросы с легкостью можно было интерпретировать как всплеск враждебности, но я решил их так не интерпретировать и отвечал с предельной правдивостью – с учетом, конечно, обстоятельств.

– Да, – сказал он, – я так и думал, что вы из Кембриджа. Сам я учился в Оксфорде. Разницу всегда видно. Нам непременно нужно обстоятельно поболтать на литературные темы.

Подобная перспектива вовсе не пугала, и я поймал себя на том, что почти жду этого разговора. В каком-то смысле Байрон казался самым нормальным из пациентов, и я спрашивал себя, в чем и когда может проявиться его безумие; что, если во время обстоятельной беседы на литературные темы? А еще я хотел знать, какое из сочинений написал он. На первый взгляд ни в одном не проглядывало оксфордское образование, хотя в отличие от Байрона я не был уверен, что смогу заметить университетское влияние.

Еда была прежней – серой, безвкусной и какой-то однородной, зато Кок теперь охотно разговаривал со мной.

– Прошу прощения за тот день, – сказал он как-то. – У меня случился приступ паранойи. А у кого бы не случился?

– Нелегко готовить, когда не знаешь, что в банках, – согласился я.