Becoming. Моя история - [48]

Для нас с Сюзанной все должно было идти так: мы станем подружками невесты на свадьбах друг друга. Конечно, наши мужья будут совсем разными, но все равно подружатся. Мы одновременно родим детей, будем ездить семьями на Ямайку, критиковать методы воспитания друг друга, но при этом оставаться любимыми тетушками наших детей. Я буду покупать ее детям на дни рождения книги; она моим – тренажеры-кузнечики. Мы будем смеяться, делиться секретами и закатывать глаза на странности друг друга, пока однажды не осознаем, что не заметили, как пролетело время, а мы превратились в двух старушек, которые были лучшими подругами всю свою жизнь.

Таким, по моему мнению, должно было быть наше будущее.

Оглядываясь назад, я поражаюсь, как в течение той зимы и весны могла просто продолжать трудиться. Я была юристом, а юристы работают. Все время работают. Юрист хорош ровно настолько, сколько часов он проработал. Выбора нет, сказала я себе. Работа – это важно, сказала я себе. И каждое утро продолжала приезжать в центр Чикаго, чтобы войти в корпоративный муравейник, известный под именем «Первой национальной плазы». Я просто опускала голову и отрабатывала свои часы.

Тем временем в Мэриленде Сюзанна боролась с болезнью. Она выполняла медицинские указания и делала операции, в то же время пытаясь заботиться о маме, тоже больной агрессивным раком, никак, настаивали врачи, не связанным с раком Сюзанны. Им просто не повезло, не повезло столь сильно, что даже страшно подумать. Остальные члены семьи Сюзанны с ней не общались, за исключением двух ее любимых кузин, которые помогали, как могли. Анджела иногда приезжала в гости из Нью-Джерси, но ей приходилось жонглировать ребенком и работой. Я попросила Верну, мою бывшую однокурсницу, заходить, когда сможет, исполняя роль моего посредника. Верна встречалась с Сюзанной пару раз, когда мы учились в Гарварде, и теперь по чистой случайности жила в Силвер-Спринг, напротив ее дома.

Я знаю, просить об этом Верну было бестактно. Она недавно потеряла отца и боролась с собственным горем. Но она настоящая подруга, сострадательная и сердечная. Однажды в мае она позвонила мне в офис, чтобы сообщить подробности визита.

– Я причесала ее, – сказала она.

То, что Сюзанну понадобилось причесывать, должно было объяснить мне все, но я отгородилась от правды. Какая-то часть меня все еще настаивала: этого не происходит. Я цеплялась за мысль, что Сюзанна поправится, хотя все факты говорили об обратном.

Наконец в июне мне позвонила Анджела и сразу перешла к делу.

– Если собираешься приезжать, Миш, – сказала она, – то тебе лучше поторопиться.

К тому времени Сюзанну перевезли в больницу. Она слишком ослабла, чтобы говорить, то теряла сознание, то приходила в себя. Не осталось ничего, что могло бы поддержать мое отрицание проблемы. Я повесила трубку и купила билет на самолет. Полетела на восток, поймала такси до больницы, поднялась на лифте на нужный этаж, прошла по коридору в ее палату и нашла ее там лежащей в постели. Анджела и кузина Сюзанны молча сидели рядом. Мать Сюзанны, как выяснилось, умерла всего несколько дней назад, а Сюзанна была в коме. Анджела освободила для меня место на краю кровати.

Я пристально смотрела на Сюзанну, на ее прекрасное лицо в форме сердца и красновато-коричневую кожу и немного успокоилась от вида юношеской гладкости ее щек и девичьего изгиба губ. Казалось, болезнь ее ничуть не тронула. Темные длинные волосы все так же блестели; кто-то заплел их в две косы, доходившие почти до талии. Длинные ноги лежали под одеялом. Она выглядела молодой, милой, прекрасной двадцатишестилетней девушкой, которая, возможно, задремала.

Я пожалела, что не приехала раньше. Я пожалела обо всех моментах, когда говорила, что она поступает неправильно, – а Сюзанна знала, что делает. Я вдруг обрадовалась, что она всегда игнорировала мои советы. Что она не выгорела, получая какой-нибудь модный диплом бизнес-школы. Что она тогда все-таки уехала на выходные с какой-то поп-звездой, просто ради забавы. Я была счастлива, что она добралась до Тадж-Махала, встретила восход солнца со своей мамой. Сюзанна жила не так, как я.

Я держала ее безвольную руку и наблюдала, как ее дыхание становилось прерывистым и в конце концов между вдохами наступали долгие паузы. В какой-то момент медсестра кивнула. Это происходило. Сюзанна умирала. В глазах у меня потемнело. Я не могла думать о чем-то глубоком, в голову не пришло ни одного откровения о жизни и потерях. Если я что-то и чувствовала, так это злость.

Сказать, что жизнь несправедлива к Сюзанне, которая заболела и умерла в двадцать шесть лет, – ничего не сказать. Но так оно и было. Тупая, уродливая правда.

Когда я наконец оставила ее тело в больничной палате, моей единственной мыслью было: она умерла, а я все еще здесь. Снаружи, в коридоре, бродили в больничных халатах люди намного старше и изможденнее Сюзанны, и они тоже все еще были здесь. Я сяду в переполненный самолет до Чикаго, поеду по оживленному шоссе, поднимусь на лифте в свой офис. Я буду смотреть на счастливые лица людей в машинах, на прогуливающихся по тротуару в летней одежде, лениво сидящих в кафе и работающих за столами, не обращая внимания на то, что случилось с Сюзанной, – очевидно не подозревая, что они тоже могут умереть в любой момент. То, что мир продолжал существовать, казалось мне извращением. Почему все еще были здесь, кроме моей Сюзанны?