Беатриче Ченчи - [36]

Желая тотчас же привести в исполнение свое намерение, она велела положить ее на простыню, которую четверо здоровых людей вызвались нести. Сама она взяла на руки ребенка и только попросила, чтоб кто-нибудь помог ей дойти: голова её кружилась, и ей казалось, что земля пропадает под её ногами. Из окружавшей ее толпы вышел человек плотный, здоровый, обросший густыми волосами, в одежде чучара, из окрестностей Рима.

– Возьмите-ка мою руку! – сказал он голосом растроганным более, чем можно было ожидать от его грубого, загоравшего лица, – опирайтесь хорошенько, она выдержит и Траянову колонну. Если вам не противно, у меня достанет охоты и вас донести вместе с ребенком.

– Я вам верю. Да наградит вас Господь. Довольно и так. Теперь ступайте, – сказала она тем, которые несли бедную женщину: – потихоньку, в улицу Сан-Лорензо-Панисперино, в дом Ченчи.

– В дом Ченчи! – воскликнул он, отступив шаг назад.

– Что жь вас удивляет? Вы может быть думаете, что всякое доброе дело чуждо моему дому и достойно удивления, как какая-то редкость! Скажите пожалуйста, почему вы так думаете?

Чучарь только качал головою и не отвечал ни слова. Донна Луиза, задетая за живое, прибавила:

– И если вы хотите знать, кто имел храбрость взойти на лестницу в то время, когда вы, мужчины, не двигались с места от страха, – я скажу вам, что это была женщина; во мне вы видите жену Джакомо Ченчи и невестку графа Франческо Ченчи.

При этих словах чучар даже зашатался: он ухватился рукой за голову и долго не отнимал ее, точно хотел удержать мысля я впечатления, чтоб они не вырвались из нея.

Я не скрою от вас, кто был этот. Читатели мои могли уже убедиться, что я не люблю оставлять их долго в неизвестности; и потому я сразу скажу вам, что этим чучаром был Олимпий, а четверо добродетельных людей, державших простыню, были его товарищами и соучастниками в злодейском поджоге. Не подумайте пожалуйста, будто они действовали теперь из чувства лицемерия или хитрости, чтоб лучше скрыть свое преступление; они совершили его с такою предусмотрительностью и осторожностью, что не оставалось возможности подозревать их. Но как бы ни был дурен человек, в нем всегда есть и хорошая сторона, и у людей, с хорошими иди дурными наклонностями, не привыкших удерживать себя или притворяться, переход от зла к добру и проявление этих чувств делаются быстро и неожиданно. Я не знаю даже, родится ли человек собственно с дурною душою? Кто меньше всего имеет обыкновения сводить счеты с своей душой и действует по первому побуждению, тот, может быть, был бы лучше других, если бы слишком большое невежество, или дурные обычаи, или какие-либо другие побуждения не заслоняли ему пути к добру и не толкали его на дорогу зла.

Сказать правду, для того, чтобы держаться еще этого мнения, мне надо иметь несокрушимую веру; я думаю, нет человека, которого народ рвал бы так на части, как меня, и это именно потому, что он рассуждает мало и чувствует сильно.

Народ, прозвавший меня другом и отцом, вдруг прославил меня опять своим недостойным сыном, надел на меня цепи и даже потребовал моей смерти! Я слышал своими собственными ушами, как дети того самого народа, которого я чтил и о пользе которого всегда радел, наводнив палаццо Синьори, делили между собою при свете фонаря мелкие деньги, говоря один другому: «Тебе конечно следует меньше, ты сам маленький и не мог кричать громко, как я: „Смерть! Смерть ему!“ – Бедный народ! Ты преследовал и не таких людей, как я. Но я не назову тебя за это ни неблагодарным, ни злым, как Дант».

Тот, кто готовит себя на работу в пользу ближнего, пусть заранее знает, что он не получит другого возмездия, кроме огорчений. Еще гораздо прежде Прометея коршун пожирал сердца друзей человечества. Судьба смертных подвигается вперед медленно, поворачивая своим колесом, как огромная машина, по пути разбивая умы и жизнь и оставляя по себе один след человеческого праха.

Так и мы – мы уже умерли; но в гнезде, свитом из ненависти, мщения и позора, вырастают крылья у поколения орлов, может быть предназначенных для победы.

В самом деле, слава посеяла уже довольно, теперь сила должна пожинать. Мысль может вырастить дерево познания, но дерево жизни выходит только из-под сильных и свободных рук; а свобода есть жизнь. Пора кончиться поколению софистов и явиться поколению деятелей. Но возвратимся к рассказу.

Безутешная вдова была перенесена в дом Луизы Ченчи, которая обогнала ее вместе с Олимпием. С той заботливостью, к которой способны одни женщины, она уже приготовила ей постель, воск, масло, хлопчатую бумагу и многие другие средства, которые в те времена, а может быть и в наши, считаются самыми действительными от ожогов: в то же время она послала за лекарем и кормилицей. Эту последнюю к счастью нашли в той же улице, и она сейчас явилась. Узнав о случившемся, добрая крестьянка за вопрос: может ли она кормить ребенка до выздоровления матери, ответила: «еще бы»; и не теряя ни минуты, взяла дитя на руки, и сев в стороне, приложила его к груди.

Мать бредила всю ночь; она то проливала слезы, то вскрикивала отчаянно… На следующий день ей было не лучше; на третий день к ней до некоторой степени вернулась память, и она тотчас принялась искать около себя ребенка. Ей ответили, что дитя спит подле; она хотела повернуться, но была не в силах, и только могла проговорить слабым и умоляющим голосом: